Отвращение – и ничего больше не испытала я при виде этого зрелища, подивившись своему бесчувствию. Кое-какая одежда на трупе еще сохранилась, и я вспомнила, что этого человека я видела несколько часов назад живым и здоровым во дворе своего дома, за рулем джипа малинового цвета. Стихарь! Так его называл Трегубов. Еще одного пса недосчитается завтрашним утром его превосходительство.

То ли отдаленный, отличный ото всех, на которые способны четвероногие псы звук, то ли его тень, то ли взвинченные до предела нервы заставили меня вдруг прислушаться. Мохнорылый и толстяк – не в счет, они успокоены надежно. Ментовская торопливость мне давно известна и только что подтверждена дежурным по горотделу. Кто? Кто? Кто!.. Трегубов! «Трегубов скоро приедет», – сообщил мне мохнорылый, Сергей Иванович. Ах, как неудобно шарить по углам в отсутствие хозяина! Надо идти извиняться.

Не потрудившись закрыть тяжелую створку – дверь холодильника, – я прошлепала мягкими подошвами по коридору и поднялась наверх.

– Ужрались, с-суки! – услышала я раздраженный голос Аркадия.

Да уж, этих кобелями не назовешь!

Не успела я сделать несколько шагов по коридору, как навстречу мне из этой сволочной комнатенки выскочил, как перегревшийся в парной энтузиаст банного отдыха, Аркадий. Цвет его лица соответствовал пришедшему на ум сравнению.

Реакция Аркадия оказалась идеально быстрой. Он даже не удивился, будто знал, что встретит меня здесь и именно в этот момент.

– Татьяна! – обратился, словно и не расставались мы после приятной беседы в моем дворе. – Ну, можно ли представить, чтобы двое здоровенных мужиков так окривели с трех бутылок водки?

– Да, тебе они не чета! – ответила я. – Может, это оттого, что пили без лимонного сока в ноздрях?

– Таким и чеснок не поможет, – возразил он. – Шваль!

Я не могла не согласиться с ним.

– Ты снизу пришла? – спросил, бросая в рот сигарету. – Из холодильника? – твердой рукой поднес к ней зажигалку, жадно затянулся и выдохнул дым. – Стихарь там?

– Все, что от него осталось, – там.

Он удовлетворенно кивнул и позвал со спокойной хрипотцой в голосе:

– Пойдем!

Я, ухмыльнувшись, последовала за ним, на расстоянии, достаточном для того, чтобы быть застрахованной от удара, наносимого с разворота.

Хозяин приглашает, как же! Гостям надо проявлять вежливость. Черт бы побрал эти правила хорошего тона и мою к ним привычку! Если б не они, не случилось бы такого дикого выверта в развитии событий, какие случились.

Аркадий первым вышел в этот внутренний, мать его, дворик. Да и я осматривала его незадолго до этого и не нашла там ничего опасного. И его слова, произнесенные тут же, вовсе усыпили мою бдительность, даже заинтересовали возможным продолжением.

– Вот здесь все и произошло, – сказал он, оборачиваясь ко мне на ходу. Я вышла за ним под лунный свет, но остановилась поодаль.

Аркадий молча курил, и только теперь в его движениях засквозила нервозность. Но это меня не насторожило, потому что засмотрелась я, дура, как красиво его волосы блестят в свете луны и как пошевеливает их слабый ночной ветерок.

– Здесь все и произошло, – повторил он, возвращаясь к двери. – И произойдет, – неожиданно добавил он непонятное и захлопнул дверь перед самым моим носом.

Лязгнул засов, послышался звук быстрых, удаляющихся шагов. Я почувствовала себя мухой в банке, в которую сию минуту должны набросать пауков. Как изящно он меня провел!

Быстро осмотревшись, я поняла, что шансов у меня практически нет. Высокие, гладкие, бетонные плиты без единого просвета окружают двор с трех сторон. До их верха не дотянуться и не допрыгнуть, а крыльев у меня нет. С четвертой стороны – кирпичная стенка псарни с двумя дверями в неглубоких нишах. Через одну я сюда попала. Через вторую сейчас сюда попадут псы. Мохнатые, здоровенные звери. Ой, Танечка, впору взвыть на луну от безысходности и растущей внутри смертной тоски. Если поддамся ей, ослабну, и наступит паника. Смерть.

– Спокойно! – произнесла я сквозь стиснутые до скрипа зубы.

«Спокойно!» – скомандовала вибрирующим от напряжения нервам и медленно пошла вдоль стенки псарни, осматривая каждую пядь, примечая любую неровность кладки. Но до самого угла, до стыка бетонного ограждения со стеной, ничего похожего на опору мне не попалось. Не во что было даже вцепиться пальцами, чтобы оторвать свое, ставшее вдруг необычайно драгоценным тело от здешней проклятой земли. Угол-стык тоже не обрадовал ничем подходящим. Всматриваясь в него, я услышала звук, заставивший сердце сжаться в маленький, плотный комочек. Громкое сопение и тихий, грозный рык. Звуки раздавались за ближней ко мне дверью, и стало ясно, что именно отсюда появятся мои убийцы. И появятся они совсем скоро.

Я побежала вдоль стены, в другой ее конец. Оставалось только молиться. Я и взмолилась, когда увидела, что во втором углу, между бетоном и кирпичами, просвечивает узкая щель с торчащими в ней арматурными прутьями. Нет, ногу туда не вставить, а вот руку, пожалуй, просунуть можно и не зацепиться, а использовать ладонь как крюк.

Я попробовала, попыталась подтянуться, помогая ногами, упираясь ими в бетон – больно! Проволока и кирпичи так жестко давят на кисти, нагруженные весом тела! Одно неосторожное движение ими – нога сорвется, и перелом обеспечен. Но оторваться от земли мне все же удалось. Я глянула вверх – вторая удача – крыша в этом месте оказалась намного ниже и ближе. Что-то вроде тамбура для входной двери.

Освободив руку, чтобы перехватиться, я застонала – нагрузка, доставшаяся при этом второй руке, оказалась почти нестерпимой.

Этот номер я проделала еще раз, продвинувшись на метр, и прикинула, на сколько хватит моего терпения, и тут услышала, как щелкнул замок, и дверь, эта самая, дальняя от меня, распахнулась, грохнувшись об угол, и не лай, а единое, утробное, басовое «а-а-а!» раздалось внизу и сзади.

Во двор выскочили псы. Одурманенные свободой и жаждой свежей крови, они в несколько прыжков пересекли двор и заметались вдоль бетонной стены, всхрапывая и ахая в плотоядном азарте.

Крыша оказалась неожиданно близко. Секунды потребовались псам, чтобы обнаружить меня.

Позже, не раз вспоминая этот момент, я так и не смогла понять, каким образом за столь короткое время я оказалась не только лежащей грудью на кромке крыши, но и изловчилась закинуть на нее одно колено.

Упираясь другой ногой в угол, я рывком продвинулась еще выше и завизжала от боли в пятке, сжатой тисками собачьих челюстей. С лихорадочной энергией, скребя ногтями по кровельному металлу, я рванулась вверх и освободилась – перевалилась на бок, очутилась на крыше, по уши в снегу. Исчез сапог с ноги – да черт с ним! Рев внизу перешел в обиженный, задыхающийся, с подвываниями лай: псы горевали об упущенной добыче.

Не веря еще в спасение, я огляделась. Коротенький козырек над дверью, вот что это было такое, и над ним – небольшое окно без рамы и стекла, в которое смотрит на меня горящими глазами рожа «лица армейской национальности». Сообразил, бес, что если во дворе меня не оказалось, то надо искать здесь, больше негде.