– И прочитать наконец второй том полного собраниясочинений…

– И забыть, что мы – это мы…

– А пошло оно все к черту! Свобода!

– Но почему мы ничего не можем?

Кто-то сосредоточенно палил из пистолета в стену, кто-торыдал, сметая рюмки, кто-то нащупывал лазером шпиль собора, кто-то лил спирт наголову, уверяя, что это – от тоски, кто-то уполз под стол, а второй тащил егоза ноги оттуда и дико орал маралом, Хрусталев угрюмо доламывал гитару, и всевместе, и поодиночке они ничего не могли…

Даниил тихонько выскользнул и отправился по знакомымкоридорам, отпихивая фигуры в низко надвинутых шляпах и граненые штыки,настороженно перегораживавшие дорогу едва ли не на каждой ступеньке.

На столике неярко горела одинокая свеча. Ирина, в черныхбрюках и черном свитере, сидела, положив голову на руки, смотрела в распахнутоеокно, за которым далеко внизу были броневики, солдаты и притихший, погруженныйво тьму город – без привычного ночного потока машин на улицах, без бешенствареклам и даже, как ни удивительно, без захлебывающихся ревом черных фургонов.Только там и сям мерцали окна иностранных посольств – в такие ночи дипломатамспать не полагается.

– Ты садись, – сказала Ирина, необорачиваясь, – Выпьешь чего-нибудь?

– Я уже выпил. У Пашки.

– Все равно. Давай. За упокой прежней беззаботнойжизни. Только не нужно меня жалеть, ладно? Потому что я сейчас не чувствую себятой, которую нужно жалеть. Может быть, я и плохая. Может быть, нет. Такоечувство, будто и не было никогда отца – вечные ритуалы, расписанные по нотам исекундам церемониалы, золотые мундиры, ваше величество, ваше высочество… Небыло отца. Был император. А теперь то же самое – мне. Господи, как не хочетсябыть живым анахронизмом… – Она уселась на ковер, подтянула колени кподбородку, крепко обхватила их. – Не хочу. Придумай что-нибудь, ты жемужчина. В конце концов, мы не в тюрьме. Возьмем деньги, возьмем самолет…Улетим на Гавайи. Пусть Наташка правит.

«Милая моя девчонка, – подумал Даниил, – ну зачем?К чему разрушать такой сон, загонять его в новое русло? Снова бежать куда-то,менять налаженное, обрывать завязавшееся, и неизвестно еще, что приснитсядальше… К чему?»

– Давай не будем об этом, – сказал он, садясьрядом.

– Давай, – неожиданно покладисто согласиласьИрина. – Обними меня. Крепче. Знаешь, говорят, во дворце привиденияводятся. Правда…

Душа у ловчих без затей

из жил воловьих свита…

В. Высоцкий

Коронационное одеяние древлянских царевен – белое.

Белое платье, как у невесты, на груди сверкающий зелеными,алыми и голубыми самоцветными камнями древний крест первых князей, сыновейбуйного и умнейшего Бречислава, распущенные черные волосы перевиты обрядовымизолотыми цепочками, на голове старинная корона, золотой обруч с восемьюостриями и восемью золотыми васильками.

Уже отпели в соборе все нужные молитвы и провели всенеобходимые ритуалы. Она была уже Ириной Первой, она уже успела подписатьпарочку указов, и по пристоличному военному округу проносились броневики –десантники Бонч-Мечидола разоружали подтянутые к Коростеню войска МУУ, занималиконтролируемые Морлоковым казармы, базы и министерства. А сам Морлоков пребывалв свите императрицы – согласно ритуалу. Ирине оставалось по традиции сломатьзаранее подпиленный, символизирующий прошлое царствование жезл – перед статуейБречислава Крестителя. И – залп салюта из тридцати одного орудия.

Хрусталев не спал двое суток, подхлестывая себя амфетаминоми кофе. Его полковники не спали и дольше. На ключевых постах и абсолютно всехподозрительных точках он расставил четыреста человек, с помощью лучшей в странеЭВМ проверив все, что только можно было проверить. Он едва держался на ногах, нобыл спокоен, несмотря на адскую усталость, был горд – никаких неожиданностей небудет, все просчитано и предусмотрено на три хода вперед…

Огромная полукруглая площадь Крестителя была вымощенатесаным камнем, на прямой, соединяющей концы дуги, стояли собор триправительственных здания – Хрусталев наизусть помнил число окон, расположениелестниц, переходов, кабинетов, чердаков и крыш.

Большая часть участников процессии, человек сто, всоответствии с ритуалом прошли две трети пути от собора Святого Юро иостановились, образовав две почтительные шеренги. А человекам двадцатипредстояло по рангу сопровождать Ирину до памятника.

Сияя эполетами, орденами и золотым шитьем, они чинно шагалипо брусчатке следом за Ириной, на первый взгляд нестройной вроде толпой, а наделе – в строгом порядке, учитывавшем положение каждого при дворе. Хрусталевпокосился на Морлокова и в который уж раз поразился спокойствию маршала.

«Наверняка Наташа давно уговорила Ирину, выплакала жизньэтого гада, – зло подумал Хрусталев. – Не зря Бонч-Мечидол не говоритничего конкретного о том, как они шлепнут Вукола, черт, неужели вывернется?»

И в этот момент теплый спокойный воздух над головамипроцессии косо прошил идеально прямой, пронзительно синий лазерный луч, прошили уперся в белое платье, в черные волосы, перевитые золотыми цепочками.

Сердце Хрусталева стало куском льда. Рыдать можно было ипозже, мертвых не вернуть плачем, а сейчас нужно работать, работать… Ирина неуспела еще подломиться в коленках, а он уже взмахнул фуражкой, давая знакснайперам, увидел, как по крышам бегут, пригибаясь, его парни в пятнистом,успел подумать еще, что тут, на площади, их всех положат, как цыплят…

Синий луч метнулся к Бончу, но Бонч в великолепном прыжкеуспел скрыться за колонной. Разворачивался большой переполох, сзадинедоумевающе захлебывались автоматы охраны.

Луч ударил по Морлокову и снова опоздал – Вукол надежносхоронился за статуей Стахора Ясного.

По площади навстречу синему сверканию шел Хрусталев, почтипарадным шагом, подняв перед собой обеими руками огромный черный «Ауто Маг». Онстрелял скупо, расчетливо, по тому проклятому окну, он знал, что проиграл,прохлопал, а потому собственная жизнь уже не имела ровным счетом никакогозначения. Его обогнали Даниил с выхваченным у кого-то автоматом, один из егополковников, на бегу оравший приказы в портативную рацию, а он все шагал,медленно, старательно наводя пистолет чуть повыше той точки, откуда сверкалисиние молнии. Какая-то частичка сознания билась над загадкой; почему и Морлоковстал мишенью, почему, боже?!

Луч ужалил – синяя смерть, синяя! – древняя брусчаткавстала дыбом и наотмашь ударила Хрусталева по сожженному лицу – это он упалнавсегда.

Он был с тридцать седьмого года, и его искренне любилаЖеня-Женечка.

Луч срезал трех генералов, хрусталевских сторонников. Ипогас.

…И будешь тверд в удаче и в несчастье,