которым, в сущности, цена одна…

Р. Киплинг

Когда Даниил приехал на кладбище, все уже собрались ипротоптали в глубоком снегу колею от машин до вычурных кладбищенских ворот.Гроб с телом Хрусталева сняли с лафета. Оказывая уважение к покойномуначальнику, все были в форме, в туго подпоясанных, неброского цвета плащах,низко нахлобученных шляпах и прямоугольных темных очках – гении неприметности,ангелы тревожной настороженности, цепные псы бережения.

Их было человек триста, и, собравшись вместе, они резалиглаз, как шкиперская бородка на лице Джоконды или умная мысль на рожеКагановича. Они чувствовали себя непривычно – впервые не нужно было зоркоглядеть по сторонам, чтобы в нужный момент успеть оказаться между подлежащимобъектом и пулей. Объект был, но пули его уже не волновали. И все равно попривычке человек двадцать отработанно оцепили шестерых, несших гроб, и зоркощупали глазами чересчур приблизившихся коллег, фиксировали их позы и движения.

Даниил подошел, отряхивая с ботинок липкий снег, и сразу жена нем скрестились взгляды оцепления.

Процессия медленно двинулась меж старых, заросших яркойлетней травой могил. Даниил догнал Женю – она шла, придерживая у горла черныйплаток, посмотрела вполне осмысленно, изумленно даже:

– Данька, ты что, ее не проводил?

– Не могу, – сказал Даниил. – Золотой гроб,венки в бриллиантах… Это была уже не она.

Он третий день жил в каком-то странном тумане, в скорлупе,не пропускавшей из внешнего мира мыслей и чувств – только слова. В нем что-тосломалось. Он стал подумывать даже, что окружающее ему вовсе не снится…

Гроб тихо колыхался над неброскими шляпами. Ноги скользилина сочной траве. Кто-то заплакал, промакая платком ползущие из-под темных очковслезы.

Сентябрьский зной заливал глаза пóтом, а хлопья снегаупорно не таяли, жесткими серебринками накалывались на траву и стекляннохрустели под каблуками. Голые деревья, словно вырезанные из черной фотобумаги,заслоняли звезды, и седенький архиепископ бормотал глухо:

– Тебя отлучат от людей, и обитание твое будет сполевыми зверями, травою будут кормить тебя, как вола, росою небесною ты будешьорошаем, и семь времен пройдут над тобою, доколе познаешь, что Всевышнийвладычествует над царством человеческим и дает его кому хочет…

– Нужно найти, – сказала Даниилу Женя. – Онне успел, а мы должны, у всякой загадки есть разгадка, не зря пролито стольконесуразной крови… Мы ведь найдем?

– Найдем, – сказал Даниил, слепо глядя на серыеквадратные спины.

Гроб донесли до ямы и бережно опустили около. Наступиланеловкая тишина – все понимали, что, помимо архиепископа, нужно бы еще и речь…Вперед вышел кто-то, растерянно обвел толпу взглядом, сбился на привычноелокаторное обшаривание, смутился, покашлял и сказал:

– Генерал умел беречь. И блядюгу Морлокова он не любил,а – любил Женьку. – Он развел руками и растерянно сказал: – Все…

И спиной вперед скрылся в толпе, моментально растворившись вней. Гроб пополз вниз на толстых крученых веревках, потом веревки выдернули иаккуратно свернули. Оцепления уже не было, все беспорядочно столпились вокруг.

Первую горсть земли бросила Женя, сухие комки защелкали покрышке там, внизу, следом посыпалась еще земля, монеты, пистолетные патроны,мундирные пуговицы. Яму засыпали быстро. Трижды протрещал залп, и вслед за нимвразнобой загромыхали три сотни пистолетов. Сизое пороховое облако поплыло надтолпой, орали, кружились вспугнутые вороны. И зелененький обелиск, как у всех.Кто-то, присев на корточки, тщательно вырезал ножом эпитафию, про которуюкак-то упомянул пьяный Хрусталев.

«Спасибо вам? Святители…»

Поминки состоялись вечером. Помещение искали долго и наконецнаткнулись на Зоологический музей – там как раз хватало места для стола, закоторый влезут все. Чучело знаменитого слона, подаренное когда-то МстиславуТретьему абиссинским негусом, решили не трогать из уважения к свободной Африке.А оленей, нерп и лошадей выкинули во двор – их и живых хватало.

Слона замкнули в квадрат стола. Три сотни охранниковрасселись вокруг носатого. Стол был уставлен четвертями самогона, тарелками сколбасой и огурцами. Сняли плащи, шляпы, очки и сразу оказались разными –ковбойки, свитера, водолазки, джинсовые рубашки, и глаза у всех разного цвета.Поэтому многие казались себе и другим голыми, не узнавали друг друга и долго сподозрением приглядывались к соседям. За спиной у них, вдоль стен, стоялистеллажи, и из стеклянных банок философски таращились жабы, ужи, змеи, ящерицыи тритоны.

После первых стаканов напряжение сгладилось. Бутыли быстропустели, охранники рыдали, уронив головы в тарелки, пели грустные блатныепесни, били посуду и стреляли по банкам с гадами. Как это обычно бывает уславян, только сейчас стало ясно, какого золотого человека потеряли, и оттого,что его нельзя было вернуть, душа просила вандализма.

Самогон кончился, но после короткого замешательстваразобрали банки со стеллажей, вытряхнули на пол гадов и опорожнили сосуды.Кое-кто и закусил гадами, все равно проспиртованные были, бля…

Музей разнесли вдребезги и подожгли (утром, недосчитавшисьнескольких человек, вспомнили, что их там и забыли). Уцелел только дар негуса –его выволокли на улицу, привязали к нему уйму веревок и решили взять с собой.

Орущая толпа прокатилась по проспекту Бречислава Крестителя,волоча за собой слона. Вылетали стекла, горели газетные киоски, наряды полиции,сдуру рискнувшие заступить дорогу, сметались пистолетным огнем.

Пришлось звонить Бонч-Мочидолу. Блокировав танками боковыеулицы, пьяную ораву удалось оттеснить капотами медленно ползущих броневиков ивыпихнуть за город, на пустырь. Там они поставили слона на ноги, подожгли иуснули вокруг него, и многие во сне плакали.

И если вспыхнет огонь,

то сквайра не защитит

ни щит его, ни бронь,

ни бронь его, ни щит…

Старинная английская баллада

Даниил вышел из дому в девять часов утра и пешком направилсяв центр города.

На всех перекрестках стояли, взяв наперевес автоматы спримкнутыми штыками, коммандосы Бонч-Мечидола в бронежилетах и касках. Группамипо пять-шесть человек. Они молчали, не шевелились, ничему не мешали и ничего неговорили. Казалось, они и не дышат. Государственные здания были оцепленытанками, стоявшими мертвыми немыми глыбами. Полиции не было.

Столицу лихорадило. Это был какой-то сумасшедший карнавал.На стенах домов, боках автобусов, афишных тумбах, павильонах, киосках и простона мостовой было выведено: «Атлантида» – аккуратно, коряво, размашисто, мелко.Точно так же были намалеваны повсюду семь точек, изображавшие запрещеннуюБольшую Медведицу. Кое-кто, задрав голову, всматривался в небо, словно надеялсяпосреди раннего утра увидеть само созвездие.