– Да я просто… Чисто женское любопытство. Ты же к Инге вроде хорошо относишься? Она тебе доверяла? Про семью даже рассказывала. Не верю, что она могла все это затеять. Не в ее природе такие вещи. Да и ума не хватит.

– А вот в этом пусть другие разбираются. Мое дело – это шефа возить и смотреть, чтобы ему кто на ботинок не плюнул. – Слава глянул на дисплей телефона. – Все. Олег Валерьевич велит машину подавать. Пока-пока.

– Пока-пока, – откликнулась Жанна.

На крыльцо торгового центра вышла чета Белковских. Олег Валерьевич держал на руках сына, тот крутил головой в бейсболке, задевая козырьком лицо отца. Нора переложила пакеты с покупками из правой руки в левую и перевернула бейсболку Рони козырьком назад. Они что-то сказали друг другу, засмеялись. Рядом с ними остановился автомобиль, из него вышел Слава, принял у Элеоноры пакеты с покупками, открыл багажник. Белковский начал усаживать сына на заднее сиденье. Со стороны все выглядело просто замечательно: будни идеальной семьи.

«Ну и зачем тебе чужие проблемы? – спросила себя Жанна в который раз. – Никто ведь своей судьбы не знает. Может, для Рони это как раз благо».

Жизнь вполне серьезно воспринималась ею как труба калейдоскопа. Чуть тронешь, встряхнешь камешки – новый узор. Лучше, хуже – никто не знает. То, что для одного горе-злосчастье, другому – новые возможности и подарок судьбы.

Не уйди отец из семьи после двадцати (вроде как счастливых) лет совместной жизни, Жанне бы и в голову не пришло бросать институт. Зато теперь она летает, зато она почти счастлива. Почти. Но если разобраться, даже эту ее невообразимую аэрофобию можно записать в плюс, а не в минус.

К скверу подъехал фургон, как Жанна поняла, спецмашина из морга. Прохожие замедляли шаг, выворачивали головы, полицейские отгоняли их, показывая «проходите, проходите». Несколько зевак все же стояли поодаль, любопытствуя. На крыльце столпилось человек пять в таких же рубашках и галстуках, как и у покойного Зябликова, до скверика доносился лишь гул и обрывки фраз «…что, и правда Пашку?..», «да не может быть… мы же вот только кофе пили…»

Жанна невольно прислушивалась к этим голосам, разглядывая сослуживцев Павла Зябликова и прикидывая, мог ли кто-то из них знать о Пашкиных делах или даже убить его. Элеонора Белковская, как было заметно, тоже наблюдала за суетой возле скверика. Когда к фургону понесли носилки, она даже подставила руку козырьком надо лбом, чтобы солнце меньше слепило глаза. Губы ее что-то шепнули, она села в салон, машина тронулась.

Глава 21

Ожидание всегда томительно. Но терпения Камаеву было не занимать. Врач обещал до обеда подготовить все документы. Рейс был назначен на семь вечера, значит, в аэропорт надо прибыть к трем. Медосмотр, предполетный брифинг, подготовка самолета… Потом вспоминал, что сегодня это к нему не относится, и начинал грустить.

Год назад ему с трудом удалось приучить себя к мысли, что теперь он всего лишь второй пилот. Сейчас вот придется привыкнуть, что он простой пассажир. Кажется, он все же вышел на критический угол атаки. Сейчас главное – это не свалиться в штопор. Ранение – на самом деле ерунда. На нем с детства все заживало как на собаке. Главная неприятность в том, что, кажется, он утратил с таким трудом достигнутое душевное равновесие. Некогда ему удалось выстроить специальный алгоритм жизни: подъем, зарядка, пробежка, завтрак, если не надо было в рейс, то остаток дня он себе расписывал по минутам, а иначе мозг тут же начинал заниматься любимым делом – самоедством. Допускать этого было нельзя. Пока жив и с руками, он не сдастся. Рано или поздно он произнесет заветную фразу: «Дамы и господа, с вами говорит командир воздушного судна Камаев…» Он усмехнулся и поправил сползающую лямку плечевого бандажа. Глянул на дисплей телефона – почти двенадцать. Телефон был лаврушинский. Степан Андреевич отдал ему один из своих. Что ж, консерватизм тоже иногда приносит пользу. Вместо телефона на две сим-карты командир предпочитал по старинке возить с собой два мобильника. Об утраченном на сгоревшей даче Ильяс жалел не сильно. Даже радовался. Где-то в недрах памяти смартфона еще прятались фотографии Ангелины. С того счастливого парижского периода, когда они только-только познакомились. Каждый день он заставлял себя удалить их и все время уверял, что вот завтра так точно, а сегодня пусть еще останутся. Причем сами фотографии он не смотрел, нет. А вот удалить их, оборвать последнее, что связывало его с именем Ангелина, не мог. Что ж, судьба решила все за него. Так даже лучше.

Вчерашний день вспоминался через дымку наркоза: будто было, а будто и нет. Как сон, яркий, реалистичный, через какое-то время начинает таять, терять очертания, менять сюжет, путать начало и конец. Если бы не повязка на руке и не легкая ноющая боль, то сразу после пробуждения он бы так и решил, что все это наркотический бред. Медленно, минута за минутой, он восстанавливал все, что с ним случилось, и понимал, что все было наяву. Почему-то отчетливо помнились детали. Возможно, опасность обострила все органы чувств: зрение, слух, осязание. Пальцы на руке шевельнулись, словно до сих пор трогали гибкое и теплое тело под тонкой материей. Еще он помнил запах. В духах Ильяс разбирался не очень. Обилие флаконов на многоярусных полках, смесь ароматов, от которых щекотало в носу, много странных названий: «иланг-иланг, бергамот», произносимых с придыханием девушкой-консультантом, вводили его в состояние прострации. Запах духов Ангелины, когда-то казавшийся волшебным пропуском в райские кущи, теперь служил стоп-сигналом. Вчера он уловил знакомый аромат, хоть и узнал его не сразу. Вроде тот самый, но как бы приглушенный, еле уловимый, словно картина, на которой специально размыли, растушевали яркие краски. Вполне вероятно, это и сорвало ему крышу, когда он вдруг решил, что нашел ее, свою женщину, он даже что-то такое ей говорил, вспомнить бы еще, что именно. Нет. Конечно, он обманулся. Ему все привиделось, померещилось в голове, заполненной едким угарным газом. Надо перестать думать обо всем этом, о ней тоже.

Дверь скрипнула, Камаев встал, решив, что вот наконец-то и доктор. Увидев вошедшего, неловко плюхнулся обратно на кровать, неловко задел раненую руку и зашипел от боли. Женщина, про которую он старался не вспоминать все утро, стояла на пороге и оглядывала палату с каким-то насмешливым любопытством. Возможно, из-за того, что сегодня ее волосы были собраны в высокий хвост, глаза казались огромными и совсем уж неприлично яркими. Сосед