Я вспомнила о вчерашнем вечере, быстро отвернулась и зашла в комнату – чтобы он не увидел моего лица. Пока Глеб принимал душ и брился, я заправила постель, собрала пляжную сумку и легла на покрывало, прислушиваясь к плеску воды. Так и тянуло встать и зайти к нему, но я постеснялась. Чего? Показаться какой-то безумной нимфоманкой? Ну, может быть, и так.

Чтобы отвлечься от нескромных мыслей, я стала думать о том, что было дальше. За тем многоточием, которое я поставила, когда Глеб спросил, кто первый пойдет в ванную.

Ни родители, ни сестра ничего не знали о том, что случилось. Ну да, окончила училище, получила диплом, приглашение в питерский цирк. Все отлично. Я не посвящала их в свою личную жизнь. Да она их не особо-то и интересовала. Когда мы разговаривали с мамой по телефону, ее больше беспокоило, не простужаюсь ли я, хорошо ли ем и не слишком ли опасно то, чем я занимаюсь.

Опасно, мама, еще как опасно. Но и об этом тебе тоже знать не обязательно.

Софья тогда уже вышла замуж за своего научного руководителя и ждала Вовку. Жили они с Петей у него, на Загородном. Само собой подразумевалось, что я поселюсь у родителей, где же еще. Но уже через месяц стало просто невмоготу. Почти четыре года студенческой вольницы, буйная общага – и вдруг снова под мамино крылышко. Хуже того – под мамин неусыпный контроль.

Куда идешь? С кем? Когда вернешься? Застегни плащ. Не забудь зонтик. И неизменное – в ответ на мое возмущение – «я же волнуюсь». А еще – «как можно быть такой неблагодарной?» Вспоминая об этом сейчас, я подумала, что тема «неблагодарности» преследовала меня, похоже, большую часть жизни. Родители столько в меня вложили – а я не оправдала их надежд. Все это мама не стеснялась озвучивать по поводу и без повода. Я также узнала о том, что Софья, случайный ребенок, неожиданно стала для них подарком – в отличие от меня, запланированной и ожидаемой.

Промучившись месяц, я сняла комнату в огромной коммуналке на Кирочной. Родители сначала восприняли это как оскорбление – так что мой недавний переезд от них на Просвет был просто повторением уже пройденного. Но тогда я объяснила, что из дома неудобно добираться до цирка, к тому же я буду возвращаться поздно, беспокоить их. Такое объяснение всех более или менее устроило.

На самом деле до поздних возвращений было еще ой как далеко. Наши с Кириллом репетиции только начались, и шло все очень непросто. Я привыкла совсем к другому, но если ко всяким мелочам вполне можно было приноровиться, с партнером дела шли туго. Похоже, постановщик быстро понял, что ошибся, но деваться было уже некуда, я подписала контракт. Если детали конструктора не стыкуются, а новых не достать, остается только орудовать напильником.

Кирилл был на пять лет старше, ни в каких училищах не учился, вырос на манеже и вместе с сестрой-близняшкой выступал в партере лет с десяти. В шестнадцать они впервые поднялись под купол. Уже одно это давало ему повод глубоко меня презирать и постоянно намекать, что некоторые так навсегда и останутся маглами в Хогвартсе. Разумеется, он был в разы опытнее, но все же была в нем какая-то легкомысленная небрежность. С Сашкой мы оттачивали каждое движение до автоматизма. Кирилл полагал, что достаточно отработать схему. Именно поэтому мне приходилось довольно часто болтаться над ареной на лонже или лететь в сетку, но он был уверен, что я самадуравиновата.

Он раздражал меня тем, что не Сашка. Я его - тем, что не Лена. И, как ни странно, я вполне могла его понять. Притирка в спортивной или артистической паре – всегда безумно сложно. Но нам было во много раз сложнее, потому что с прежними партнерами у нас была особая связь. Мы с Сашкой были близки – во всех смыслах. У Кирилла и Лены близость была другого рода, но не менее – а может, и более – тесная. Мы с ним просто не чувствовали друг друга, как будто между нами стоял прозрачный барьер.

Каждый день часы изматывающих репетиций. Неделя за неделей. Я приходила домой, и сил хватало только на то, чтобы раздеться и упасть на кровать. Отлежаться немного, доползти до кухни, что-то сжевать и вернуться обратно. В начале третьего месяца наш номер отсмотрело руководство и дало добро. Нас включили в программу.

На первое мое «настоящее» выступление семейство явилось в полном составе, включая тетушку Настасью. Когда все закончилось, они ввалились в гримерку, которую я делила еще с двумя артистками – к их великому недовольству.

- Я чуть не родила от ужаса, - заявила Софья, цепляясь за Петечку и придерживая руками живот. – Я всегда знала, Ника, что ты чокнутая.

- Да, Ника, - поддержала ее тетка, - мы прямо все дышать не могли.

- Если бы я знала, я бы ни за что не пришла, - тяжело вздохнула мама. – Не надо нам было отпускать тебя в это училище. Но разве ж мы знали?

Папа ничего не сказал, но согласно закивал. Соседки, стоически ожидавшие, когда это безобразие закончится, смотрели на меня сочувственно. Больше никто из семьи на мои представления ни разу не пришел, чему я была только рада.

Скоро выступления стали рутиной. Мы еще усложнили номер, сделали его более ярким и эффектным, но все равно он был каким-то пресным, тяжеловесным. Не было в нем, как мы говорили, воздуха – той легкости, когда кажется, что гимнасты каким-то волшебным образом заключили договор с земным притяжением о… непритяжении. Я просила, чтобы меня ввели в групповой номер или поставили мне соло, но Кирилл тогда остался бы не у дел. Главный постановщик обещал мне это, когда Лена родит и вернется из декрета, но она так и не вернулась – сильно поправилась и не смогла восстановить форму. Оставалось терпеть – или уходить. Уходить было некуда, поэтому я терпела. И как-то даже притерпелась. Тем более все искупалось волшебным куражом, невесомостью полета, властью над высотой.

У каждой, даже самой страхолюдной женщины, которая выступает на публике, всегда есть поклонники. Неважно, что она делает: поет, танцует, ходит на голове или пожирает на скорость пончики. Есть в этой публичной демонстрации себя какая-то тайная магия, которая превращает замухрышку в примадонну, стоящую над толпой. Самая серая уточка, выйдя на сцену, превращается на время в лебедушку. Разумеется, поклонники были и у меня. Даже, пожалуй, слишком много. С цирковыми я иногда ходила на свидания, но всерьез никого не воспринимала. Фанатов со стороны, карауливших с букетами у служебного входа, сторонилась и, пожалуй, немного побаивалась. Кто их знает, чего от них можно ждать.

Андрей ни к тем, ни к другим не относился. Он был другом брата девочки из бухгалтерии. Такая вот сложная цепочка. Как-то Ира, эта самая девочка, дала брату две проходки, чтобы он пригласил на представление свою девушку. Но девушка заболела, и брат пришел с другом. Андрей цирк не любил, но все-таки согласился пойти за компанию. Ну а на следующий день купил билет. Потом еще раз. Потом уговорил друга уломать сестру, чтобы та провела их в гримерку.

Я взяла букет, вежливо поблагодарила и постаралась побыстрее спровадить – поклонник мне не глянулся. Ничего особо ужасного в нем не было, скорее, он показался мне… никаким. Впрочем, тогда любой мужчина был для меня нехорош уже тем, что он не Сашка. Но Андрей оказался настырным. Он приходил после каждого выступления. Вручал цветы, говорил какие-то любезности и уходил. Недели через две я разрешила ему проводить себя до дома – благо, недалеко. Потом согласилась сходить в кино в свой выходной. Потом в ресторан. Потом…