как опускают простенький сосновый гроб на ремнях в яму, как закапывают. К криво сколоченному кресту примотана проволокой табличка «Быча Виталий Станиславович, 13.07.1988 – 28.06.2019». Точно, днюха же совсем недавно была, а он, Дмитрий, и не поздравил.

И поругались, и сам на позициях был.

– Нормально всё, командир? – старший из могильщиков подошёл, потирая мозолистые от лопаты ладони.

– Нормально…

Дал ему пару бутылок водки, блок сигарет – этому как ребёнок обрадовался, денег немного. Положил цветы, купленные тут же на кладбище у деда-пенсионера, да и пошёл. Попрощался. За каждым прощанием у одного дальнейшая жизнь, а у другого – вид на близкий сосновый потолок, пока черви не сожрут.

В кабинете Максима Александровича с неброским прямоугольником таблички «Иванов» без должностей и званий, Дмитрий появился часов в восемь вечера. Наркомат обороны, где кабинет и располагался, жил своей жизнью: люди в коридорах, шум голосов, откуда-то из-за неприкрытой двери треньканье старинного матричного принтера – головка пробивает истрёпанную ленту для пишущей машинки, потом подтягивается на проводах и заново, заново.

Охрана пропустила без вопросов: удостоверение, да и записан он был в журнале на сегодня. Второй раз за день.

– Максим Александрович? Старший сержант Разин по вашему приказанию…

Иванов оторвался от ноутбука, на котором десятью пальцами печатал что-то, махнул рукой:

– Заходите, заходите, Дмитрий! Без этого всего… Уставщины вашей.

Он наклонился опять над клавиатурой, быстро допечатал что-то и захлопнул крышку. Ватник сел к столу – не для переговоров, коротенький совсем, два-три человека поместятся. Не любил, видимо, незаметный человек с безразмерными полномочиями многолюдства.

– Алексеева я уже… опросил. Остался немного в непонимании, поэтому решил выслушать вас. Расскажите про тот вечер. Кстати, а кого вы сегодня хоронили?

Ватник растерялся. Хорош жук, смотрящий по всей республике, а в курсе, куда скромный комвзвода днём ездил.

– Друга, товарищ Иванов. Друга детства. Он… погиб.

– Мои соболезнования, – ровно, словно о погоде, сказал Максим Александрович. – А ведь он вас на встречу в ресторан и вызвал три дня назад, верно? Как-то всё интересно складывается.

В общем, не Дмитрию было тягаться со знавшим, кажется, обо всём товарищем с Востока. Рассказал всё, как было, включая нехорошие намёки Завойского на причастность Бунчука к деньгам от НПЗ, пересказал разговор с Томом и Боженой, потом – о стрелке на берегу реки.

– Так. Ронсон и Миньковска, ясно-ясно… Вы продолжайте. На карте покажите, где сгоревшие машины с телами остались. А что в нармилицию или сразу Алексееву не сообщили?

Вывернув Разина наизнанку без единой не то, что угрозы – вообще не повышая голоса, Иванов встал и прошёлся по кабинету. Потом остановился и, повернувшись к Дмитрию, спросил:

– У вас позывной такой… Броский. Говорящий. Скажите, а вы почему вообще воевать пошли? Взяли бы жену, дочку, на машину – и в Россию. Никто бы не осудил.

– Максим Александрович… Вот вы в Москве живёте? Нет, мне конкретика не нужна, я не выведываю. Просто для примера – вот московские власти объявили, что с завтрашнего дня вы обязаны разговаривать на турецком, молиться непременно статуям африканского вождя Бонго-Бонго, а во Второй Мировой победила Германия при помощи песмарийских героев, вы что скажете?

– Ну, московские-то власти так не скажут…

– Я просто для примера. У нас-то именно так. И Цициан Гопченко, сука фашистская, подстилка Гитлера, теперь национальный герой, вы же в курсе? А мы должны это всё дерьмо глотать и радоваться. Но, почему-то не хотим. И нахлобучениц не хотим, пусть в них желающие расхаживают.

– А вы, Дмитрий, знаете, что ваша позиция даже в России многими называется «рашисткий империализм» и «недооценка демократических устремлений песмарийского народа, тянущегося к европейским ценностям»? Опять же – народы разные, страны разные…

Иванов явно провоцировал. Ему интереснее была не политическая позиция этого местечкового паренька, а его реакция на сказанное.

– Шапка – что. Шапки-то чепуха. Главное, чтобы они головы не заменили, а у меня даже отец, чистокровный русский, мастер с нашего НПЗ, этой дрянью заразился. Я вообще не учёный: один мы народ, разные – пусть там академики разбираются. Но кроме шапок и диалекта – в чём разница-то? Европейский выбор? Так и Россия не в Африке. А мы здесь жили и жить будем, по-своему.

– Так-так… Ясно, хорошо. Но согласитесь – у нахлов тоже своя правда. Воняет от неё Гитлером, но она есть.

– А у нас своя. За неё и умираем, Максим Александрович.

Иванов сел на место и пристально посмотрел на Ватника:

– Вы знаете… Я не наивный человек. И войн повидал, и патриотов, и предателей. Везде по бывшему Союзу такая петрушка, выгодно это «уважаемым западным партнёрам». Но вы всё правильно понимаете, это ценно. Думаю так: насчёт Алексеева у вас довольно обоснованные сомнения, мои люди этот вопрос прорабатывают, но пока далеки от результатов. Если что-то ещё будет, сообщите.

– А пока?

– А пока служите на отведённом вам участке. – Иванов наклонился над столом, приблизил голову к Ватнику. – И наступление – будет, вам я могу это сказать. Достойны. Но пока это военная тайна, и, если сведения уйдут дальше кабинета, кара будет мгновенной, поверьте. За фото с номерами Ронсона и Миньковска отдельная благодарность. Это отличный способ контролировать их перемещения, номера-то. Представляю вас к офицерскому званию, доложу Бунчуку. Если бы весь телефон Завойского принесли, было бы ещё ценнее, ну да поздно пить боржоми.

– Служу Республике! – подскочил Дмитрий.

– Вот и служите. А мы с вами ещё поработаем. Знаете, я куда только ни приезжал, многое видел, такие люди как вы – и есть будущее. И Абхазии, и Южной Осетии, и Донбасса. На вас всё держится, хоть ордена со званиями часто получают другие. Семью вывозить не планируете?

– Никак нет! Да и что им угрожает – я маленькая сошка.

– Сегодня маленькая, завтра большая… Ну, как знаете. Я вас понимаю, хотя сам бы не выдержал в таких условиях, перевёз бы. В России помогли бы устроиться.

– Наша здесь земля, Максим Александрович, на ней и жить будем. Вам всё равно не понять нас в чём-то.

– Идите. Телефон мой у вас есть, но ничего секретного не говорите, если что – договоримся о встрече. Не понять… Да, может, и не понять.

Дмитрий пожал сухую жёсткую руку Иванова и козырнул.

А дома снова было неладно. Район сегодня обстреливали нахлы, Светочка с бабой Люсей полдня просидели в подвале, Маринка вырвалась с работы уже поздно – ни ужина, ни спокойствия в душе. К тому же, похоже, выпила немного, слишком уж размашистые жесты, слишком много крика…

– Мариш, я всего на