Надеюсь, она тоже получит свободу.

Дело не в том. Я хотела стать кем-то исключительным, чтобы силой моей восторгались, чтобы завидовали, чтобы… теперь мое желание исполнилось. Я знаю, что дар предвидения – редкость, но и понимаю отчего.

Он обманка.

Мне дано видеть будущее, но не дано менять его. Какой тогда смысл? Смотреть, как творится зло, зная, что любая моя попытка воспрепятствовать ему, сделает еще хуже? Я и пишу-то оговорками, опасаясь, как бы и это, малое влияние, не пошло во вред. И лишь надеюсь, что все случится именно так, как я вижу.

Святослав потряс головой.

Вот ведь… Казимир Витольдович расстроится несказанно.

…тем, кто придет, кто возьмет в руки эту тетрадь, я хочу сказать: дивы нужны миру. Без них мир не погибнет, конечно, но преобразится самым отвратительным образом.

Сила уйдет.

Не останется двуипостасных, как и подземников, и всех тех, кто живет, питаясь этой силой. Исчезнут ведьмы и маги, останутся лишь те люди, в которых никогда-то не было и тени дара. Не знаю, сумеют ли они выжить или уйдут вслед за прочими, но и знать не желаю.

Дивы – это пуповина, что связывает наш мир с великим Древом, питая его от корней этого Древа.

Рука ведьмы оставила набросок.

Это дерево странным образом походило на все деревья, когда-либо виденные Святославом, будто они являлись отражениями его, искаженными, ничтожными, но отражениями. Оно было велико, слишком велико для тетрадной странички, на которой уместилось силой ведьмы. На ветвях его зрели плоды миров, а корни уходили глубоко в бездну. И картина эта, нарисованная обыкновенными чернилами, заставляла сердце стучать быстрее.

Во рту пересохло.

А язык прилип к нёбу.

И только когда дива перевернула страницу, Святослав задышал снова. Спокойнее. Размеренней.

На последнем листке, поперек его, криво, торопливо, было написано.

…она идет за мной. И время вышло. Я спокойна. Впервые мой дар и вправду открыл мне то, что позволяет принять судьбу, если не без страха, то с пониманием, что все-то будет хорошо. Сегодня ночью я слышала, как поет лес. И знаю, что мне найдется в нем место, правда, не понимаю, за какие заслуги. Пускай.

Она поднимается по лестнице.

Я слышу, как звенят ее каблуки. И скоро она откроет дверь. У нее есть ключ, а у меня время, чтобы смириться с неизбежностью.

И попрощаться.

Однажды я вернусь, но это будет совсем другой мир.

Дива наклонилась к дневнику. Могла бы поднять его, но она наклонилась, как-то совсем неестественно, человек не способен вот так сложиться едва ли не пополам. Ноздри ее дрогнули, а на губах появилась престранная улыбка.

Она сделала глубокий вдох. И улыбнулась.

– Она и вправду вернется, – сказала Астра, разгибаясь. А потом закрыла дневник и вернула его Святославу. – Пора домой.

Ей – да.

А Святославу в контору заглянуть надо бы, отчитаться, да и дневник этот передать, которому Казимир Витольдович совершенно не обрадуется. И понятно. Одно дело прозевать старую ведьму, опытную, знавшую, как прятаться, и совсем другое – молодую провидицу.

Хотя…

И вправду сложно с ними.

– Тебя отвезут.

Он и банку с проклятьем снял, вяло удивившись, как получилось так, что Святослав его не увидел. То есть, теперь-то он видел, ощущал кожей скрывавшуюся за стеклом черноту, а вот раньше нет, будто ослеп. Или и вправду ослеп.

– Ложись в моей комнате. Детей будешь слышать, стена там слабая, но хоть выспишься.

Возражать она не стала.

Когда он вернулся, а случилось это почти на рассвете, дива спала. Она спряталась под одеяло, и под покрывало, и кажется, с удовольствием закопалась бы в подушки тоже, если бы подушки эти были чуть побольше. Она спала и дышала так тихо, что стало неловко за свое то ли позднее, то ли наоборот, слишком раннее возвращение.

Святослав принес с собой холод.

И запахи города.

Сомнения, потому что не нравилось ему то, что предлагал Казимир Витольдович, хотя толика смысла в его плане имелась, но… все равно Святославу не нравилось.

Категорически.

Дива потянулась и приоткрыла зеленый глаз. А потом, широко зевнув – только клыки блеснули, напоминая, что все-таки не настолько они безобидны, дивы, сказала:

– Забирайся под одеяло. Тут тепло.

– А ты?

– Кровать большая. Места хватит, – она даже подвинулась к стене, и Святослав подумал, что надо бы на эту стену ковер купить, чтобы не мерзла.

А потом подумал, что ему-то ковер без надобности, что дело его вот-вот закончится, и его отправят куда-нибудь еще. Дива же останется.

И ковер с нею.

– Тебя долечить надо бы, – проворчала она. – А еще ты замерз.

Наверное.

И только забравшись под одеяло, под треклятое пуховое одеяло, от которого пахло ведьмиными травами, он понял, насколько замерз. И не потому, что утро выдалось морозным.

Он раньше замерз.

На войне.

Или сразу после.

И холод этот, уже привычный, родной даже, вдруг показался совершенно невыносимым. Дива только вздохнула.

– Я со всем не справлюсь. Ведьма нужна.

– Нужна, – Святослав стянул ботинки. – Ведьмы… оказывается, полезны.

Дива фыркнула. И смотрит. И…

– Я потом отдохну.

– Нет, – она покачала головой. – Тебе плохо. Это плохо, когда кому-то плохо. Мне тоже было… наверное, и сейчас, но уже легче. А раньше я просто не понимала, насколько… плохо. Я не ведьма, но тоже кое-что могу.

– Что именно?

Из глубины души поднималось раздражение. Тяжелое. Мутное. Подталкивало к горлу тошноту. И хотелось заорать, швырнуть в нее чем тяжелым, тем же ботинком. Или высказать все, что Святослав думает о дивах и ведьмах, и вообще…

А потом навалилась усталость.

Сразу за все.

И он просто сел на край кровати. А потом лег, как был, в одежде. И когда тонкие руки дивы обвили шею, сил, чтобы вырваться, не осталось. Ладонь коснулась лба, и дива вздохнула:

– Точно простыл. Вон какой горячий. А тебе нельзя. У тебя легкие слабые. И все… знаешь, когда я была маленькой, то есть, не настолько маленькой, как Розочка, но все-таки, мама мне рассказывала сказку о мире, который вырос на ветвях Великого древа. Всякий раз о другом.

Ее голос успокаивал, хотя видят ушедшие Боги, Святослав сумел бы справиться и сам. Всю жизнь справлялся. Но теперь его только и хватило, что лежать и слушать.