Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хотелось отшатнуться, но я сдержалась и решительно протянула руку:
— Договорились.
По залу прокатилась волна хохота.
Мартин с видимым удовольствием пожал руку, махнул долговязому пареньку у стойки:
— Дерик, надо спрыснуть удачную сделку.
Тот подбежал с грязной бутылкой, что-то плеснул в стальной стакан. Над столом поплыл знакомый запах кислятины — дынная брага. Доброволец отхлебнул, будто невзначай поднес мне под нос:
— Хочешь?
— Замучила ностальгия по дому?
Я решительно выхватила стакан, и, осушив, поставила на стол. Резкий спиртовый дух на время отбил вонь его курева. Как давно я мечтала это сделать, сидя взаперти. Упиться в хлам, чтобы забыть обо всем.
Доброволец расхохотался и кивнул пареньку, чтобы налил еще:
— Значит, любимая игрушка де Во умеет кусаться?
— Я не игрушка.
— Что ж… Плати, не игрушка.
Я положила перед ним сумку, зрачки норбоннца азартно расширились.
— Здесь двадцать пять тысяч. Ты должен мне три.
Я не надеялась, что он отдаст, но Доброволец с видимым удовольствием, даже смакованием, отсчитал нужную сумму, остальные монеты отодвинул ко мне и швырнул пустую сумку:
— Вот твои три, детка. Все, как договорились. Но не думаю, что ты отдала мне последнее.
Не отводя глаз, я сгребла остатки и убрала на колени, пытаясь представить, кем мог быть Доброволец, пока не попал сюда. Рыночный щипач? Песчаный копатель? Скупщик старья? Мелкая сошка, не слишком чистая на руку. Но, может, я и ошибалась. Жизнь меняет людей. Ясно одно: надо быть с ним осторожнее.
Здесь было почти темно. Все тонуло в тенетах тумана, лишь тусклые фонари отбрасывали тщедушные пучки желтого света. На руку упало что-то живое и затрепыхалось. Я вскрикнула и инстинктивно прихлопнула тварь ладонью, вызвав всеобщий смех. Потерла рукой, стараясь стряхнуть невесомую пыльцу, прилипшую к коже. Всего лишь бабочка. Мерзкая бабочка с седыми крыльями и жирным белесым тельцем.
Доброволец осушил стакан и потянулся ко мне, положив локти на стол:
— Ладно, детка. И куда ты хочешь? Обратно на Норбонн? Ориентировочно через пять дней, если ничего не поменяется. Не будешь дурой — улетишь. — Он криво усмехнулся: — а окажешься дурой — и тут сгодишься. Дур у нас любят.
Вновь раздался смех, мужчины многозначительно переглядывались.
— Не окажусь.
Доброволец холодно хмыкнул:
— Мне бы половину твоей уверенности, детка! Дерик, отведи ее в нору. Да скажи, чтобы где попало не лазала. Мы не любим любопытных.
Рыжий верзила молча проводил меня по длинному темному коридору, заваленному мусором, свернул на ржавую лестницу с внешней стороны здания и, шагая через две ступеньки, потащился наверх. Железо опасно скрипело. Казалось, одно неверное движение — и дряхлая конструкция рухнет в туман. Прикасаться к перилам было противно: все припудрено какой-то липкой пылью и переплетено тонкими тенетами. Любое шатание лестницы поднимало в воздух облако седых бабочек, порой бивших крыльями по лицу и рукам. Омерзительные твари.
Я не поняла, на каком этаже мы остановились. Снова узкий грязный коридор с глубокими нишами дверей по обеим сторонам. Рыжий со скрипом открыл крайнюю — внутри было темно:
— Хочешь, селись здесь. Или где хочешь, — он махнул длинной рукой в глубину темного коридора, — здесь все норы пустые. Да и разницы никакой.
Голос у него был низкий, окрепший. Совсем не вязался со щуплым телом.
Дерик вошел и шлепнул ладонью по дверному косяку, когда-то покрытому настоящим темным шпоном:
— Свет вот тут.
От удара хлопьями посыпалась пыль. Нервно замигали, разгораясь, тусклые лампы, освещая крошечную комнатенку с когда-то зелеными однотонными обоями, слепым полукруглым окном и узкой продавленной кроватью с грязным матрасом. Снова темнота без клочка чистого неба. Я почти привыкла.
— Располагайся. А если поссать — то вот тут, — верзила махнул рукой на противоположную дверь. — Только не грохнись там, темно. Меня это… Дерик зовут.
— Эмма.
Дерик помялся с ноги на ногу, елозя по мне влажным взглядом, потом все же развернулся и, к счастью, ушел. Я заметила, как они на меня смотрят. Все, не только этот юнец. Жрали глазами, как голодные собаки.
Я долго стояла на месте, прижимая сумку к груди. Было ощущение, что в этой комнате не жили лет сто. Обои почернели от сырости и плесени, отклеились по швам и углам, окно превратилось в кладбище бабочек, а на голый матрац, залитый чем-то невообразимым, было страшно даже сесть. Я сняла накидку, постелила на кровать и, наконец, присела. Вместо чувства облегчения поселилась какая-то тоска и колючий, скребущий страх. Не ужас, который гнал прежде, а липкое чувство грядущей беды. Все еще казалось, что в любой момент может показаться Ларисс. Я почти слышала его шаги, чувствовала взгляд, ощущала патоку несказанных слов. Не верилось, что удалось скрыться.
Что теперь творится в доме? Наверняка, он перевернул все вверх дном. Как бы я хотела видеть его лицо в этот момент. Но что теперь будет? Теперь я беглая.
Беглая.
Это клеймо и сорок пять ударов, если хозяин не выберет смерть.
Я сняла тяжелый пояс, пошарила в комнате и нашла длинную щель в подоконнике. Одну за одной спрятала туда часть монет. Лора всегда говорила: «Никогда не прячь все деньги в одном месте». И была права. Я нашла дыру в полу за дверным косяком и положила еще часть. Три тысячи, о которых им известно, оставила в сумке и отправила под матрас. Не сомневаюсь, Доброволец обязательно велит здесь обыскать, нутром чую — он понял, что у меня есть деньги.
Я вернулась на кровать и обхватила голову руками. Пять дней… Внезапное понимание накрыло душной волной — я не могу лететь на Норбонн. Это самая большая глупость. Он вернется за мной, достанет из-под земли, выроет из песка. Нужно бежать туда, где не достанет — в Змеиное кольцо. Единственное безопасное место, которое приходит на ум.
— Что ж ты, дуреха, не запираешься? — в дверь протиснулась чистенькая толстуха с блестящим подносом и поставила его на кровать. Красноватая кожа говорила о примеси верийской крови. — Еле заползла сюда…
Я не знала, что отвечать:
— Разве надо?
Тетка улыбнулась, сверкнув щелью между передними зубами:
— Рыжего длинного видела?
— Дерика?
Она кивнула:
— Мой. И еще семеро таких же оглоедов, только росточком поменьше. Или тоже хочешь?
Я покачала головой:
— Нет. Не хочу.
— А раз не хочешь — так для того засов на двери и приделан. А то ничего, кроме их членов, помнить не будешь. — Толстуха присела рядом на кровать и пододвинула тарелку с пирогом: — Ты не думай, не со зла это все. Пойло проклятое. Да я и сама теперь не прочь горло промочить. Но никогда не знаешь, кто из них сегодня надерется. Тогда уж они не разбирают. Да и мужики — есть мужики. А ты вон какая! Хорошенькая. Даже мой обормот внизу на тебя так и зыркал. И женилка давно уже отросла, не смотри что тощий.