томило такое прозябание изо дня в день, особенно на первых порах после деятельной жизни в Петербурге. С течением времени он, конечно, стал привыкать к новым условиям, и острое чувство тоски притупилось. Но все-таки он со жгучим нетерпением ждал решительного дня, когда товарищи и он сам будут наконец свободны.

Солнце садилось. Оба друга были, по обыкновению, дома. Андрей лениво растянулся на кушетке, перед ним лежала раскрытая книга, которой он, однако, не читал; Василий сидел у окна и курил, как вдруг раздался стук в дверь. Он вскочил и побежал в переднюю, где ему полагалось пребывать. Нельзя же кучеру сидеть в одной комнате с хозяином! С проворностью, которой трудно было ожидать от такого неуклюжего субъекта, Василий схватил щётку, сунул левую руку в сапог и стал чистить его с усердием настоящего преданного слуги.

Но тревога оказалась напрасной. Вошла Анна Вулич. На этот раз комедия Василия была ни к чему. Бросив сапог и щётку, он последовал за девушкой в комнату.

Вулич приходила изредка в гостиницу, причём всегда спрашивала кучера Василия. В этом ничего не было удивительного. Она была одета как горничная, а Василий в качестве неженатого молодого человека мог иметь свой «предмет».

Не встретив никого при входе, Вулич поднялась на этаж и постучалась.

– Не хотите ли принять участие в пикнике под открытым небом? – спросила она. – Старшая Дудорова выдержала экзамен, и мы празднуем сегодня это событие. Соберутся несколько друзей, и будет, наверное, очень весело.

Андрей и Василий охотно приняли приглашение.

– Зина будет? – спросил Андрей.

– Нет-с, они не будут; но они позволили мне пойти, – сказала шутливо Вулич, подделываясь под тон настоящей горничной.

Она направилась к кушетке, с которой поднялся Андрей, подобрав платье, как при переходе через грязную улицу. Усевшись, она позаботилась, чтобы платье не касалось пола.

Комната, в которой жили оба друга, не отличалась образцовой чистотой. Стол, вытираемый локтями, сравнительно был чист; только на четырёх углах его виднелась пыль, перемешанная с хлебными крошками. Но на полу расстилался голубовато-серый слой пыли, как первый тонкий снежок. Куски белой, жёлтой и синей обёрточной бумаги были разбросаны в живописном беспорядке. Некоторые из них, впрочем, потеряли уже свой натуральный цвет от пыли: видно было, что уже не первый день они лежат всё на том же месте. Пёстрая мозаика пола дополнялась раскиданной там и сям яичной скорлупой, окурками папирос, сухими корками хлеба; и всё это хрустело под ногами, а сдвинутое с места, поднимало облака пыли.

Дело в том, что комнаты Андрея наняты были без прислуги и убирать их входило в обязанности Василия. Но Василий, хотя и бегал в лавочку, чистил сапоги Андрея и ставил самовар с похвальной аккуратностью, считал подметание комнаты излишней тратой времени и энергии. Он никак не мог понять, почему пыль, по которой люди спокойно ходят на улице, так нетерпима на полу. Так как Андрей тоже не обращал на это внимания, то комнаты подметались приблизительно раз в месяц.

Пикник устраивался в небольшом лесу за версту от города. Нужно было отправиться туда пешком, а ужин предполагалось варить на открытом воздухе поздно вечером. Василий, как человек практический, сообразил, что им не худо бы сперва подкрепиться. У него всё оказалось под рукой, и он объявил, что состряпает закуску в одну минуту.

Оба друга редко ходили обедать в трактиры; оно было бы и дорого, и не совсем безопасно ввиду разношёрстных посетителей подобных мест. Поэтому они ели бо́льшей частью у себя дома, импровизируя очень дешёвые обеды, безо всяких хлопот. Кусок ветчины, несколько яиц, сельди и неизбежный чай вполне отвечали их неприхотливым вкусам.

Василий открыл шкафчик, в котором хранились чайная посуда и всякая провизия. Там оказались краюха хлеба, чай, сахар и немного молока. В обыкновенное время этого было бы достаточно, но ему хотелось отличиться перед гостьей. Он сбегал в лавочку и через несколько минут явился с большим куском сыра и завёрнутыми в бумагу горячими сосисками.

Самовар между тем уже кипел и бурлил. Василий поставил его на стол и заварил чай. Посуды у них было немного: две тарелки и две вилки на всех. Они достались Вулич как гостье, и Андрею как хозяину. Василий же в качестве кучера удовольствовался блюдцем и перочинным ножиком, привешенным к поясу на ремешке.

– Как хотите, а я не могу есть за таким столом. На нем хоть репу сей! – заявила Вулич, рисуя кончиком мизинца целые узоры на пыльной поверхности стола.

– Только-то! Сейчас вытру, – сказал Василий.

Он оглянулся кругом и увидел на стене розовые панталоны. Василий был очень бережлив и не любил расставаться со своими вещами, так что он всё привёз с собой из Швейцарии в надежде, что авось пригодится. Но так как Зина строго-настрого запретила ему показываться где бы то ни было в его необыкновенных розовых панталонах, привлекавших всеобщее внимание, то он и повесил их на стене, чтобы, как он выражался, придать «жилой вид» комнате. Однако желание доставить удовольствие гостье в ту минуту преодолело в нём бережливость. Схватив свои столь долго хранимые панталоны, он оторвал кусок и услужливо вытер им стол, прежде чем рассмеявшаяся девушка успела остановить его.

– Вы настоящий дикарь, Василий! – воскликнула она.

– Почему? – удивился он. – Шерстяной тряпкой лучше вытирать пыль, чем бумажной.

– Очень возможно. Но жаль, что вы не употребляете ни той, ни другой, и никогда, я вижу, не берёте метлу в руки, – сказала она, указывая на пол. – Вы бы постыдились держать в таком беспорядке комнату вашего хозяина.

Василий только пожал плечами.

– Что комната! Это пустяки, – вмешался Андрей. – Вы лучше расследуйте, не окончательно ли мы впадаем в варварство.

И он рассказал, как Василий, с тех пор как стал кучером, мыл лицо только по воскресеньям и приучился обходиться без полотенец, вытирая лицо о подушку, а руки оставляя сохнуть на воздухе.

– Лицо и руки скорее грубеют от этого, – объяснил Василий равнодушным тоном.

Он с невозмутимым спокойствием прихлёбывал свой чай, не обращая более никакого внимания на шутки своего друга, как будто речь шла не о нём.

После чая Василий и Вулич ушли, Андрей же оставался некоторое время дома. Неблагоразумно было бы выйти втроём. Он нагнал их на площади недалеко от гостиницы.

Уже темнело, когда они подошли к дубовой роще на восточной окраине города. В лесу было пусто, так как день был будничный. Свежий вечерний ветерок донёс до них звуки приятного, хотя и не очень сильного баритона, певшего какую-то песню.

– Я знаю, чей это голос. Это Ватажко поёт! –