воскликнула Вулич. Она схватила Андрея под руку и ускорила шаги. Дочь юга, она страстно любила музыку и сама недурно пела.

Следуя по направлению голоса, они скоро вышли на небольшую зелёную лужайку на опушке леса, окруженную с трёх сторон густой стеной деревьев. С четвертой стороны тянулись кустарники, которые скрывали лужайку из виду, но не мешали любоваться окрестностями Дубравника и полями, расстилавшимися направо и налево.

Певец сидел под деревом. Он был товарищем Вулич по Женевскому университету и еще совсем молодой человек, казавшийся вдвое старше своих лет благодаря обильной растительности на щеках и подбородке.

Молодая женщина невысокого роста в тёмно-синем платье стояла возле него и слушала пение. Белокурые волосы, обрамлявшие короткими локонами ее миловидное личико, нежный и очень белый цвет кожи, светло-голубые глаза – всё вместе придавало ей вид не то херувима, не то барашка.

Она отрекомендовалась Войновой.

– Варя? Ах, простите за фамильярность! Варвара Алексеевна? – спросил Андрей.

– Да, Варвара Алексеевна, или Варя, что мне больше нравится, – приветливо сказала молодая женщина.

Ее хорошо знали, эту Варю Войнову. И друзья ее были правы, называя ее матерью всех страждущих. Будучи женой доктора либеральных убеждений, она посвятила себя всецело заботам о политических заключённых, делая всё, чтобы облегчить их участь, как будто они были членами ее родной семьи.

– Хорошо, что я с вами обоими познакомилась, – сказала она с улыбкой Андрею и Василию, которого она тоже видела теперь в первый раз. – Когда ваша очередь придёт, я буду с большим усердием хлопотать о вас.

Они поблагодарили ее за обещание, но выразили надежду, что еще не так скоро попадут в число ее клиентов.

Сестры Дудоровы собирали в лесу хворост, чтобы разложить костёр. Привлечённые новыми голосами, они подошли в сопровождении молодого человека в серой блузе, со светлыми, как лён, волосами, с бесцветными глазами и носом-пуговкой на очень смешном лице. В объятиях у него была вязанка хвороста, которую он тут же бросил на траву.

– А-а, Бочаров! – вскричала Вулич. – Идите сюда, я вас познакомлю с друзьями!

Бочаров принадлежал к революционной организации в Дубравнике. Он был легальный, то есть жил под своим именем, с настоящим паспортом. Однако в последнее время у него пошли неприятности с полицией.

Все уселись на траву, и Андрей выразил удивление, что Бочаров так свободно разгуливает, между тем как, говорят, полиция очень следит за ним.

– Это правда, – сказал Бочаров серьёзным тоном. – Но я вошёл в соглашение с приставленным ко мне шпионом, и мы отлично уладились. Раз в неделю он является ко мне на квартиру, и я сообщаю ему названия мест, которые я якобы посещал, и он оставляет меня в покое.

Вулич заметила, что такая привилегия, должно быть, дорого ему стоит.

– О нет! – воскликнул Бочаров. – Стану я платить! Ни копейки не сто́ит. Я заставил его сдаться безусловно. В один прекрасный день, недели две тому назад, когда мне страшно надоело иметь его постоянно за собою по пятам, я с утра запасся куском хлеба и колбасой и стал ходить с места на место, не останавливаясь ни на минуту. Так я проходил весь день, до вечера, а он всё ходил за мною. Устал я, признаться, порядком, но ему досталось еще хуже того, так как он с утра ничего не ел, а я от времени до времени стращал его: «Погоди, – говорю, – негодяй, я тебя заставлю высунуть язык. Будешь ходить за мною до самой зари и не посмеешь отстать, потому что, предупреждаю тебя, я иду на свидание к важному революционеру». Он молча, нахмурившись, продолжал следовать за мною, пока наконец не выдержал и взмолился: «Послушайте, господин, ведь я тоже, – говорит, – человек, а не собака. Вы бы постыдились. У меня жена и дети, их кормить надо…» Кто бы мог предположить, что у этих мерзавцев есть жены и дети? Однако я смягчился и предложил ему компромисс, который он тотчас же принял; и вот я опять свободный человек.

Новый гость, прибывший позже других, присоединился к компании в эту минуту, извиняясь, что дела помешали ему прийти раньше. Его звали Миронов, и одно время он был волостным[33] писарем в деревне. Сёстры Дудоровы и вообще все революционеры в Дубравнике были о нём очень высокого мнения как о человеке, близко стоявшем к народу. Так что он был некоторым образом героем дня.

Его, между прочим, нарочно пригласили, чтобы познакомить с Андреем и Василием, с которыми он тотчас же вступил в разговор с развязностью человека, сознающего себя знаменитостью и твёрдо убеждённого в том, что он для всякого представляет интерес.

– Миронов! Вот Войнова страстно желает познакомиться с вами! – вскричала, смеясь, старшая Дудорова.

– Вовсе нет! – протестовала Войнова.

– Да, да! Идите сюда!

Миронов улыбнулся Андрею в виде оправдания, как бы желая этим сказать: «Что прикажете делать! Я бы хотел остаться с вами, но… всякое положение имеет свои неудобства».

– Какой отвратительный человек! – шепнула Андрею Вулич. – Если бы я знала, что он тут будет, я бы не пришла.

– Чем? Что вы имеете против него? – спросил Андрей. – Говорят, он замечательный пропагандист среди крестьян.

– Это он сам говорит, а нам остаётся только верить. Как бы там ни было, но он мне противен.

Тем временем зажгли костёр, и чёрный железный котёл задымился над красным пламенем. Василий взялся варить гречневую кашу с салом.

Густые потёмки охватывали круг, освещённый пламенем костра. Небо низко нависло над лесом; только несколько звёзд пробивалось бледными лучами промеж ветвей высоких деревьев. Огни зажглись в городе, который, казалось, разросся и отошёл вдаль, принявши вид острова, отделённого от лужайки широким морем мрака.

Все уселись вокруг костра, молча поглядывая на закипавший котёл. Василий поправлял огонь и помешивал кашу длинной ложкой. По мере того как он двигался, тень его чудовищных размеров то расстилалась по лужайке, то подымалась по стволу какого-нибудь старого дерева, то разбивалась на части и исчезала на неправильной стене торчащих ветвей, фантастически освещённых снизу. Разная мошкара с жужжанием носилась в воздухе, врываясь на секунду в полосу света и затем исчезая во мраке. Треск огня сильнее оттенял окружающую тишину.

– Как раз время, чтобы рассказывать страшные истории с привидениями, – сказала Вулич.

– Отчего же не для пения? – возразила Маша Дудорова. – Ватажко, Вулич, – продолжала она, – устройте хор.

Пробовали петь хором народные песни, но безуспешно. В сущности, только Ватажко и Вулич умели петь, а Бочаров нарочно фальшивил, чтобы посмешить компанию.

Вулич берегла свой голос и только подтягивала. Она знала, что ее очередь впереди, и именно сегодня ей хотелось показать