Закончив свой доклад, он кивнул на верстак, где стоял третий, слегка паривший котелок, выглядевший не таким сильно побитым и закопченным, как два его томящихся на буржуйке собрата (вчера я его, что характерно, не заметил). Вода была еле-еле теплая, но это все-таки лучше, чем если бы она была ледяная, прямиком из зимнего колодца или ручья водичка, или если бы воды у меня вообще не было. Стараясь не накапать на верстак, я промыл глаза над котелком и ополоснул физиономию, на которой, на ощупь, начала потихоньку прорастать щетина. Потом пополоскал рот и, не видя, куда можно сплюнуть, обреченно проглотил эту имевшую заметный железный привкус воду. Вслед за этим Смирнов молча сунул мне в руку пилюлю, аналогичную вчерашней (видимо, это были мои сегодняшние завтрак, обед и ужин).

– А это вотрите в подбородок и щеки, – сказал он мне, протягивая некий маленький тюбик без маркировки, после того как я проглотил пилюльку и запил ее водой из того же котелка.

– Зачем? – не понял я.

– Это средство избавит вас от необходимости бриться на ближайшие 48 часов, – охотно пояснил Кюнст. – Тем самым сэкономит вам много времени. Только сильно густо не мажьте.

Выдавив на ладонь немного не имеющего никакого запаха, тепловатого желе, напоминающего обычную мазь, я намазал ей физиономию и вернул тюбик сержанту. Потом потрогал подбородок – странное ощущение, ничего не прощупывалось, словно щетина разом куда-то делась. Растворилась, что ли? Вот тебе и на, а если это растворяющее средство впитается еще дальше и доберется до моих зубов, глаз и мозгов? Я представил свой череп, покрывающийся под кожей сквозными дырами, и меня аж передернуло. Тут поневоле очко начинает играть самым причудливым образом.

– Не бойтесь, для существ вида homo sapiens это средство абсолютно безвредно, – успокоил словно прочитавший мои мысли Смирнов.

– Кстати, а как потом, после ваших питательных пилюлек с, культурно выражаясь, стулом?! Небось, серется по ведру с верхом? – спросил я на всякий случай.

– Они усваиваются полностью. То есть при их употреблении необходимость в каких-либо физиологических отправлениях вообще отпадает. Их разрабатывали для космических пилотов. А в нашем случае это очень удобно с точки зрения конспирации.

Молодец, объяснил. Ну, все понятно: «Ешь вода, пей вода, срать не будешь никогда» – древняя восточная мудрость. Хотя, если оставить в стороне разные хиханьки-хаханьки, стоило признать, что после того как Смирнов вчера, перед сном, дал мне первую пилюльку, я стал чувствовать себя заметно комфортнее и как-то сразу перестал воспринимать окружающую холодрыгу трагически, хотя еще вчера я раз за разом ловил себя на мысли, что промерзаю до самой селезенки и хочу в отчаянии заорать что-нибудь типа: «Ненавижу, сука, зиму!» Выходит, таки работала эта хреновина…

Покончив с «утренним туалетом», я поднял и натянул на себя сползшую на пол во время стихийной побудки шинель (брать с собой автомат и надевать маскхалат я не стал), застегнулся, подпоясался ремнем с кобурой и запасным диском и, утвердив на голове шапку (как-никак командир перед лицом подчиненных должен иметь партикулярный вид, а «подчиненный пред лицом начальственным – вид лихой и придурковатый, дабы разумением своим не смущать начальство», как, кажется, было записано в каких-то там указах Петра I), решил наконец высунуться наружу, поскольку в небе все продолжало гудеть.

– Где ваш Кузнецов? – спросил я, открывая заднюю дверь ремлетучки и вылезая на холод.

– На боевом посту, – ответил Смирнов как-то неопределенно, но в то же время без малейшего юмора в голосе. Затем он достал из угла свою СВТ и двинулся вслед за мной.

Снаружи, за стенками фургона, было синеватое зимнее утро. Тот самый непередаваемый момент, когда темнота уже ушла, но дневные очертания и краски еще не обрели четкости. Такое в невозвратные школьные годы обычно наблюдаешь в относительно спокойной обстановке. Пришел ты зимой к первому уроку – еще темно. Сидишь, дремлешь, молишься (хоть и юный пионер), чтобы именно тебя к доске не вызвали, потом звонок с урока, глядь – а на улице, за окнами, уже светло. При этом лично мне сам момент смены тьмы и света ни разу уловить не удавалось.

В общем, там и сям на опушке среди машин стояли несколько небольших групп красноармейцев в ватниках и шинелях (у многих одежда нараспашку, часть без оружия и, несмотря на сильный мороз, еще и без головных уборов), которые, вытянув шеи, пялились куда-то вверх, в пространство над верхушками елей и сосен. Судя по всему, мысль о том, что с этого самого неба, прямиком им на голову, вполне могут скинуть авиабомбочку, в башке ни у кого из этих ротозеев не промелькнула.

Скомандовать им всем «ложись»? А смысл? Да, где-то в вышине летали с нудным звуком электрокофемолки невидимые пока еще самолеты. Судя по раздававшемуся там же отрывистому треску, в небе действительно шел воздушный бой. Но кого с кем – тоже было не понять. Я с удивлением увидел, что метрах в ста от нас стоит испятнанный белилами трехосный «ГАЗ-ААА» с максимовской счетверенкой в кузове (вчера я эту установку, а тем более именно на этом месте, тоже не видел). В кузове грузовика вместе со всеми таращился в небо бравый зенитный расчет (командир в полушубке и два стрелка в ватниках), ну явно не знавший, что ему делать и куда надо стрелять.

Прежде чем я успел что-либо сказать или сделать, шмелиное гудение в небе стало сильнее и, спустя пару каких-то секунд, над нами медленно пролетел (точнее было бы сказать – прополз) большой остроносый биплан с торчащими снизу, под фюзеляжем, нелепыми лыжами. Судя по всему, это был поликарповский Р‐5. Под его украшенными красными звездами длинными нижними крыльями висели какие-то продолговатые предметы, один из которых неожиданно отделился от самолета и, беспорядочно кувыркаясь, полетел вниз, издавая при этом легкий свист.

Среди наблюдавших за небом бойцов возникло некоторое смятение, кое-кто начал залегать (таки дошло до дуриков!). Но я уже все понял.

– Бойцы! Не ссыте! – заорал я. – Это не бомба, а грузовой мешок!!

Правда, какой начальственный идиот приказал сбрасывать грузовые мешки или контейнеры с малой высоты и без парашюта зимой – отдельный вопрос. Ведь здесь не Камбоджа и не Лаос, мало-мальски хрупкий груз разобьется на хрен при падении на мерзлую землю.

Мешок упал где-то за деревьями, кажется, все-таки в пределах охраняемого периметра здешнего «котла». Шум самолета или самолетов стих, а потом вновь начал приближаться. На покрытом облаками небе (в разрывах между ними просвечивала относительная голубизна) вновь возник знакомый силуэт Р‐5. К гулу моторов примешался похожий на звук разрываемой материи треск пулеметов, а потом за тихоходным разведчиком пролетел какой-то очень скоростной, по меркм тех времен, моноплан. Мелькнули голубые финские свастики на его нижних плоскостях. Потом оба самолета исчезли из виду, но шум моторов не затих. Отчаянно гудя, над лесом проскочили два тупоносых, зелено-голубых биплана с красными звездами на лыжных шасси. По-моему, это были наши И‐15бис, но наглого финна им было явно не догнать, поскольку он уходил от них как от стоячих.