Шериф принял решение не трогать обгоревшийостов машины до утра. На рассвете он вернулся вместе с пятью своимипомощниками, чтобы прочесать местность. На асфальте были обнаружены четкиеследы экстренного торможения, что привело к мысли: уж не появившийся ли нашоссе олень заставил бедного Патрика потерять управление? Удивление вызваланаходка метрах в пятидесяти от машины почти новой спортивной туфли для бегафирмы “Найк” десятого размера. Труди сказала, что туфля принадлежала Патрику.Увидев ее, она была глубоко потрясена.

Шериф высказал предположение, что “шевроле”сначала несколько раз перевернулся, а потом сила инерции сбросила его с дороги,отчего находившееся за рулем тело сместилось. Спортивная туфля могла слететь сноги. Определенная логика в его рассуждениях, безусловно, была.

Остов “шевроле” был погружен на платформу иувезен.

Во второй половине дня найденные останкикремировали.

Заупокойную службу отслужили на следующийдень, за ней последовали похороны. Те самые, за которыми Патрик наблюдал вбинокль.

Каттер и Гримшоу смотрели на лежавшую в центрестола спортивную туфлю. Рядом были разложены заявления свидетелей: Труди,миссис Верхолл, коронера, служителя кладбища и даже Гримшоу с шерифом. Каждыйсообщал именно то, что должен был сообщить. Через несколько месяцев послезагадочного исчезновения денег объявился еще один неожиданный свидетель:молодая женщина, жившая неподалеку от заправки миссис Верхолл, под присягойпоказала, что видела красный “шевроле” 1991 года выпуска, припаркованный у дорогирядом с тем местом, где полыхало пламя. Видела дважды. Сначала в субботувечером, а затем двадцать четыре часа спустя, то есть непосредственно передтем, как вспыхнул огонь.

Показания были записаны Гримшоу у нее дома, вглубинке округа Гаррисон, по истечении семи недель после похорон ПатрикаЛэнигана.

К тому времени его смерть уже вызываласерьезные сомнения. Пропали деньги.

Врач оказался молодым пакистанцем. Звали егоХайани, он был чутким и отзывчивым человеком. По-английски Хайани говорил сзаметным акцентом и, казалось, был абсолютно доволен тем, что ему приходилосьсидеть и болтать со своим пациентом столько, сколько тот желал. Ожогипостепенно заживали.

Но душевный покой к Патрику так и не приходил.

– Пытка представляла собой нечто такое, –сказал он как-то после часовой беседы, – чего я никогда не смогу точно описать.

Разговор на эту тему завел Хайани. Хотя вбумагах говорилось об этом достаточно – ведь Патрик как-никак предъявил ФБРсудебный иск, – с чисто медицинской точки зрения врачу представилась редкаявозможность наблюдать и оказывать помощь человеку, прошедшему через чудовищныемуки.

Хайани сосредоточенно кивнул. “Продолжайте,продолжайте”, – говорили его глаза.

Сегодня Патрик был явно расположен поговорить.

– Спать невозможно. Максимум час, а потом яначинаю слышать голоса, ощущать запах горелого мяса и просыпаюсь в холодномпоту. Ничего не меняется. Сейчас я здесь, дома, в безопасности, как мнекажется, и все же они по-прежнему идут по моим следам. Я не могу спать. Я нехочу спать, док.

– Могу дать вам снотворного.

– Нет. Не сейчас, во всяком случае. Во мне итак полно всякой химии.

– С кровью у вас все в норме. Есть немногодряни, но в незначительных количествах.

– Больше никаких наркотиков, док. Пока.

– Вам необходим сон, Патрик.

– Я знаю. Но мне не хочется спать. Во снеопять начинаются пытки.

Хайани записал что-то в блокноте. Последовалодолгое молчание. Хайани с трудом верилось в то, что этот, судя по всему,неплохой человек смог кого-то убить, да еще таким жутким способом.

Палата освещалась лишь пробивавшимся сквозьщель между шторами узким лучом солнца.

– Могу я быть с вами откровенным, док? –негромко спросил Патрик.

– Конечно.

– Мне необходимо остаться здесь как можнодольше.

Здесь, в этой палате. Через несколько днейфеды заведут речь о том, что пора переезжать в тюрьму округа Гаррисон.

Там меня поместят в камеру с какими-нибудьместными подонками. Я там не выживу.

– Но зачем им это?

– Они давят на меня, док. И будут увеличиватьдавление до тех пор, пока не получат то, что хотят получить. Меня посадят вкамеру с насильниками и наркоманами, дав при этом понять, что чем быстрее язаговорю, тем лучше, поскольку это единственный способ улучшить мое положение.

Тюрьма Парчмэн – это что-то ужасное. Вам неприходилось бывать там, док?

– Нет.

– А я бывал. У клиента. Это ад на земле. Аокружная тюрьма немногим лучше. Но в ваших силах оставить меня здесь, док. Вамстоит лишь сказать судье, что я нуждаюсь в вашем наблюдении, и меня не тронут.Прошу вас, док.

– Конечно, Патрик. – Хайани вновь черкнулчто-то в блокноте.

Очередная пауза. Патрик прикрыл глаза инатужно, прерывисто задышал: мысль о тюрьме взволновала его.

– Я собирался предложить психиатрическоеобследование, – сказал Хайани, и Патрик прикусил губу, чтобы сдержать улыбку.

– Зачем? – спросил он с наигранной тревогой.

– Мне просто интересно. А вы против?

– Нет, наверное. Когда?

– Скажем, через пару дней.

– Не уверен, что буду готов через такоекороткое время.

– Спешить некуда.

– Это звучит обнадеживающе. Спешить намдействительно некуда, док.

– Я понял. В таком случае на следующей неделе.

– Или через неделю.

Мать парня звали Нелдин Кроуч. Жила она вдомике на колесах в окрестностях Геттисберга, хотя в то время, когда пропал еесын, она вместе с ним обреталась в таком же жилище рядом с Льюсдейлом,небольшим городком неподалеку от Лифа. По ее словам, сын исчез в воскресенье,девятого февраля девяносто второго года, – в тот самый день, когда наавтостраде номер пятнадцать погиб Патрик Лэниган.