Следующий раз она ждала Маринкиного свободного времени и машины уже более нервно, отсчитывая часы. Он по-прежнему не звонил и не появлялся. А Валерия полюбила подолгу смотреть на свое отражение в зеркале и размышлять: «Почему так произошло? Что нужно было ему от меня? Зачем мне послали такое испытание?» И ее наполняли противоречивые чувства, они бурлящим весенним потоком струились гладко и ладно, будто деревянным гребнем расчесывали густые здоровые волосы. Саднило лишь одно — у истории не было точки. Как человек педантичный, в высшей мере организованный, Валерия не могла нормально жить, имея незакрытое, зависшее в воздухе дело.

Они без труда нашли его офис, и в последний момент Валерия почувствовала, что сейчас ее от волнения стошнит. И Маринка пошла вместо нее. Валерия осталась сидеть в машине на стихийной стоянке у длинного индустриального здания в часе езды от дома, на руках сонно причмокивал сын, и все это было каким-то диким, нелепым. Было страшно, что вдруг кто-то из близких догадается о том, что она здесь, заметит огромную рваную брешь в ее мире, откуда горячим потоком душистого вольного ветра выдуваются, кружась сорванными васильками и маргаритками, ее семейные ценности.

Вадик только приехал, сидел у Славки на столе, слушал его вполуха, болтая ногами, и зазывал в сауну. Несмотря на искреннюю любовь к таким вещам, как стихи Бродского и Мандельштама, Вадик не пропускал и истинно «мужских» мероприятий, предпочитаемых менее одухотворенными влиятельными знакомыми. Собственно, в этих выездах открывалась вся разгульная и открытая славянская душа коллег и знакомых, и он чувствовал свое единение с ними. Возможно, суть этих вакханалий заключалась не в тупом плотском удовольствии, а в удовлетворении того сокровенного, тщательно замаскированного в глубине души страха быть непринятым в силу национальных и прочих различий. Там, охмеленные, распаренные, сыплющие матом и сальными анекдотами, они все были одинаковы, и сплоченность их была примерно такой же душевной интенсивности, как бабские посиделки на кухне. Закатывались, как правило, в один и тот же «отель класса люкс» — такой вот сложенный из неотесанных бревен придорожный бордель на пятнадцатом километре трассы Киев — Одесса с душевыми деревянными будочками, сауной и «комнатой отдыха», конюшней, бричкой и контактным зоопарком для детей — свинки там, козочки. По какой-то гнусной иронии именно сюда, часто даже на следующий день, возвращались некоторые его коллеги и партнеры с женами и детьми, и обслуживали их те же официантки, которых они давеча хватали за попки, и которым норовили засунуть чаевые в декольте. А вечера… какие там были божественные вечера — трасса притихала, прохладная осенняя ночь пахла влажной травой, и вообще весь этот воздух, с легким ветерком, с догорающими углями в мангале, уже полуночный, был всегда таким густым, как небо над головой, состоящим из сочных сумерек — они как хлопья устилали ночь вокруг, и от темной полоски леса веяло чем-то тревожным и сказочным.

Славкин прогресс Вадика позабавил не то слово. Весь размах этой авантюры ощутился, когда секретарь сообщила, что к Славе пришли. Пришла худенькая, сильно напудренная наглая девица в джинсовой кепке набекрень и в джинсах с камушками и цветочками, сидевших на бедрах настолько низко, что обнажали часть несвежего, хоть и худого, живота с пирсингом. На Вадика она не обращала никакого внимания (ага, не знала просто, что за демон тут сидит) и нагло глядела Славке в глаза — как подваливают иногда девицы на дискотеках, глядя снизу вверх, будто прямо из своих открытых эмансипацией глубин, в которых не было уже ничего потаенного или загадочного, которые все читались там, в конце аэродинамической трубы, берущей начало в томно прищуренных глазах и сметающей прочь всех остальных, жаждущих присосаться соперниц. Маринка сама не знала, как вести разговор. Будто охмелевшая, одурманенная, не в себе — она сперва хотела поговорить с ним жестко, расставить точки над i: пристыдить своим острым язычком, но что-то внутреннее, азартное, женское, привыкшее побеждать встало вдруг на дыбы, залихватски заржало и круто повернуло в другую сторону.

Домой ехали молча. Ярко и по-зимнему низко светило солнце. Валерия впервые за долгое время ощутила обмякшее, рассеянное спокойствие. Немного хотелось спать, но главное — не грызло уже ничего внутри. Маринка вела машину спокойно, на перекрестках не выруливала в первые ряды и едва заметно улыбалась, слегка морщась, когда золотая полоса солнечного света ложилась ей на лицо. По ее словам, Слава был жалок, нелеп и совершенно не для Валерии. Через пару лет у него отрастет брюшко и он, наверное, станет много пить. И изменять тоже, само собой. А еще он горбится. Зачем он ей такой? Маринка сказала, что «поставила его на место», и Валерия словно вернулась на несколько недель назад, в теле воцарилась сонливая мягкая усталость, ничего не хотелось, но и настроение сделалось нормальным, так что вполне можно, заправив в духовку тефтельки в соусе, потом прилечь на диванчик и почитать новый «Караван историй».

Едва высадив подругу, Маринка полезла в сумочку за мобильным. Выезд из двора был заставлен автомобилями, а телефон все не находился. На секунду остановившись, она вытряхнула содержимое сумочки на пассажирское сиденье, мелкие глянцевые женские штучки с приятным цоканьем рассыпались, скатываясь на пол, а в глазах зарябило от предвкушения.

Убедить мужа поехать на выходные за город «покататься на лошадках» было делом несложным. Последние солнечные выходные в этом году, прощание с летом. Единственная загвоздка состояла в том, что муж хотел поехать в Каменец-Подольский, как они когда-то и планировали, но вечером, сидя в гостиной у него на коленях и приятно мешая ужинать перед телевизором, Маринка привела два сокрушительных аргумента:

— «Фильварки», любимая гостиница, забита под завязку какой-то съемочной группой, а еще не хочется далеко ехать, а просто покататься на лошадках, без всех этих переездов. Садовников имел, помимо прочих замечательных свойств, одно главное — он никогда не спорил с женой.

Выехали в субботу после обеда. Целый день копались, в последний момент решили брать с собой няню. Садовников хмурился, потому что ехать с няней в пригородный мотель казалось какой-то бредовой затеей, но жена с утра была в настораживающе экспрессивном настроении — пела песни на кухне, причем слегка перегибая палку, потому что во взгляде старшей дочки читалось недоумение, смешанное с жалостью. Когда няня уже пришла — с нелепой дорожной сумкой и не в самом лучшем расположении духа, Маринка все-таки решила, что семейные выходные должны быть семейными, и няню отпустили. Потом заснула младшая дочка, но тянуть уже было нельзя, и в непоменянном подгузнике, в легких ползунках ее погрузили в люльку-автокресло, накрыв одеяльцем из детской кроватки, которое, естественно, было слишком велико и пару раз падало на пол в парадном.

Старшая дочка тоже почему-то не выказывала особого рвения к лошадкам, так как, оказывается, договорилась назавтра с подружкой в какие-то гости.

Садовников любил ездить быстро. Еще он любил трассу через Кончу-Заспу. Это лесистый киевский пригород, известный элитными коттеджными поселками. Благодаря уважаемому обществу, живущему там, дорога, хоть и узковата, но с прекрасным покрытием, и ночью всегда включено освещение. Когда они с женой и детьми ехали мимо спортивной базы «Динамо» (так и хотелось помахать, показать кулаки аккуратному голому полю за евросеткой), мимо ресторана «Разгуляево», в душе появлялось чувство такого упоительного мальчишеского ликования — ведь все есть, машина прекрасно держит дорогу, и деньги есть, и есть, где их тратить, и жена совсем не дура и любит анальный секс, и две дочери-принцессы, и информация на билбордах вдоль трассы вполне актуальна для него, именно для него и людей его круга! И главное, сам он и его круг! Там, за ровным сосновым лесом, в комфортабельных коттеджах живут многие его знакомые, успешные молодые семьи!