– Ничего себе подвиг! – удивился Ханс, у которого уже голова закружилась. – Не шляться, не пропадать на дне, не водиться бог знает с кем, вернуться домой, купить себе новый гардероб от и до. Найти себе мужа. По собственному выбору и разумению. С маленьким только ограничением – чтобы у него был университетский диплом и бритые щеки, а остальное неважно. Или не выходить замуж, делать что хочешь. Хочешь – веди светскую жизнь богатой незамужней сплетницы, хочешь – организуй благотворительный фонд для детей тех же самых негров в Африке. Скажите, пожалуйста, какой подвиг! Скажите, какой героизм, какое напряжение всех сил, какая самоотдача души всего лишь для того, чтобы жить нормально, достойной дочерью достойной семьи!

– А вот я, – вдруг серьезно заговорила Сигрид, – сама я на тебя смотрю и не пойму, кто ты такой. Умный, добрый человек, мой любимый брат или холодный резонер, у которого есть только одна цель – прижать меня к ногтю, заставить жить так, как нравится тебе, а также мамочке и папочке, то есть уничтожить меня.

– Как-то ты слишком высоко забралась. – Ханс уже не знал, как закончить этот разговор. – Я ведь хотел простую вещь сказать. Не мучай свою семью. Не можешь не мучить, тогда вообще скройся с глаз. Мама и папа – люди огромной силы воли и выдержки. Они все равно будут тебе улыбаться и говорить: «Здравствуй, Сигрид, у нас все в порядке». Но я-то знаю, что они на самом деле будут чувствовать. Очередная твоя выходка может кончиться либо разрывом сердца у папы, либо маминым самоубийством. Поэтому я прошу тебя: либо прекращай – возвращайся на нормальную орбиту, пусть постепенно, шаг за шагом, но возвращайся. Либо исчезни.

– Как ты это себе представляешь? – деловито спросила Сигрид.

– Проще простого! Я дам тебе денег, купишь себе жилье где-нибудь по неизвестному мне адресу, заведешь банковский счет, по которому я буду посылать тебе ежемесячную стипендию. О размере договоримся.

– Красиво, – сказала Сигрид. – Но, во-первых, я примерно раз в полгода вдруг начинаю безумно скучать. Хочу обнять маму и папу, хочу поговорить с тобой, поцеловать тебя, мой любимый брат. Зачем же меня лишать такого простого удовольствия? Я имею на это право. Это же получается какое-то бескровное убийство. Тебе не стыдно? Ты хочешь меня убить, похоронить заживо. Да так, чтобы и могилы моей не было. Ты в своем уме? И второе, – произнесла она, близко глядя в глаза ошарашенному Хансу. – Допустим, я соглашусь уехать и исчезнуть. Но уж в этом-то случае у папы точно случится разрыв сердца, а мама покончит с собой.

– Ладно. Уговорила. Тогда я убью тебя на самом деле. Не вот эдак, символически, в чем ты меня упрекаешь, а попросту, обыкновенно. Сегодня или завтра. У меня есть пистолет. А лучше давай-ка прямо сейчас!

Ханс вскочил с кровати, подбежал к письменному столу, выдвинул ящик, взял из него ключ, этим ключом отпер второй, нижний ящик и достал красивый черный парабеллум. Повернулся к ней.

– Я обтяпаю все как надо. Застрелив тебя, я сначала тщательнейшим образом оботру пистолет от следов своих рук, а потом вложу его в твою правую руку, чтобы остались твои отпечатки. И уж конечно, стрелять буду в упор, не отсюда, а именно в упор.

Он подошел к ней совсем близко, направив пистолет ей в грудь.

Сигрид сидела молча, тяжело дыша. Халат ее распахнулся. Он придвинул пистолет еще ближе. Пистолет был на предохранителе, поэтому он не боялся.

– Вот так, в упор! – Ханс увидел, как у нее затопорщились соски под рубашкой. – В упор для того, – продолжал объяснять он, стараясь не глядеть на ее грудь, – чтобы частицы пороха остались вокруг ранки. Верное доказательство, что стреляли в упор. Ведь самоубийца не может стрелять в себя с расстояния в пять метров или даже в метр. Приедет полиция, я все расскажу, как было. Что ты зашла ко мне в комнату, был тяжелый разговор, потом я вышел в уборную, а когда возвращался, услышал выстрел. Ты сидела на кровати с дыркой в середине груди, сжимая в руках парабеллум.

Сигрид помолчала немного и сказала:

– Не забудь только протереть платком ключ от секретного ящика и его тоже прижать пару раз к моей ладони… Спрячь пистолет, а то я вдруг да выстрелю в тебя. Так, в ходе тяжелого разговора.

Ханс спрятал пистолет, запер ящик, положил ключ на место и повернулся к сестре.

– Запахни халат, – приказал он.

Она вдруг приподнялась, встала в кровати на колени и резко задрала на себе ночную рубашку:

– Я тебе нравлюсь?

Ханс отвернулся и закричал:

– Немедленно оденься и беги отсюда, чтобы я тебя больше не видел! Ну? Считаю до трех! Раз! Два!

– Да хоть до двадцати трех, – спокойно ответила Сигрид. Она опустила рубашку, запахнула халат, но не двинулась с места. – Не стесняйся, ты уже все сделал.

– Что я сделал?!

– Трахнул меня, вот что. Убийство – это тот же секс.

– Но я же тебя не убил, – растерялся Ханс.

– Но ведь попытался! Попытался трахнуть, я имею в виду. Вытащил, уже совсем было наладился, но забоялся в последний момент. Такое бывает с маленькими мальчиками.

Ханс громко плюнул на ковер.

– Фу, какой невоспитанный юноша! – закричала Сигрид. – И этот человек еще учит меня приличиям.

– Ты долго будешь здесь еще торчать? – осведомился он после короткой паузы.

– А я знаю, о чем ты сейчас подумал! – поддразнила его Сигрид. – Ты подумал, что лучше всего было бы не предупреждать эту мерзавку, а убить ее на самом деле где-нибудь в лесу, не из пистолета, а камнем разбить ей голову на берегу лесного ручья, связать, набить прибрежных камней в трусы и утопить ее в омуте. Ну сознайся, ведь об этом, да?

– Ну, примерно, – не стал спорить Ханс. – Не исключено, что я еще это сделаю.

– Все может быть, – сказала Сигрид. – Ложись давай. Ложись, ложись, не бойся.

Она встала, освободила кровать. Он лег, натянул одеяло до подбородка. Сильно билось сердце. Он удивлялся тому, что он, такой сильный, ловкий, умный, уже сейчас почти хозяин компании Якобсена, умеющий убедить, договориться, рассчитать, получить прибыль, в общем, блестящий предприниматель, не может справиться с обыкновенной – если называть вещи своими именами – шалавой, которая мало того что его родная сестра, еще и полностью зависит от него в материальном смысле.

– Как хорошо, что это случилось, Ханс, – сказала Сигрид. – Мне очень понравилось, когда ты целился в меня из пистолета. Это возбуждает. Накатывает, накрывает и уносит, как говорят мои друзья-кокаинисты. Но я должна сказать тебе правду. У нас уже все было, довольно давно. Я уже была у тебя в постели. Тебе было девятнадцать. Ты был пьян и ничего не помнишь. Ты был пьян, как папаша Лот. А я была аки дщерь Лотова. Я все сделала. Ну, почти все. – Она пригнулась к нему и горячими губами прошептала неприличное французское слово. – Мне хватило. Если хочешь, могу подробности. В смысле, доказательства. Хочешь?