Ретрит. Странное слово, Дирк его в первый раз слышал. Retreat по-английски отход, отступление. Что это значит? Надо будет спросить у Лены.

Он вошел в свой номер, посидел немного в кресле, пересел на диван и понял, что не выдержит, просто сдохнет от тоски. А ведь он последние десять, если не двенадцать лет жил совсем один, и ему никогда не было скучно, даже после того, как он окончательно вышел на пенсию, перестав давать частные уроки молодым дарованиям, которые собирались поступить в Художественную академию на театральный факультет. У него, кстати, были неплохие студенты, и они ценили его советы. Наверное, он в самом деле был хорошим педагогом. Хотя, что удивительно, впоследствии не следил за тем, как складывались судьбы его бывших учеников. Потому что на самом деле это были не его ученики. Их настоящими учителями были те актеры в профессорском звании, которые преподавали в академии. Гордиться тем, – сам для себя решил Дирк, – что ты был репетитором какого-нибудь знаменитого актера или актрисы (случалось и такое, с молодыми женщинами он тоже занимался – и это особый разговор, бывали краткие влюбленности и большие разочарования), – так вот, гордиться этим так же смешно, как, скажем, тем фактом, что ты учился в одном классе с человеком, который потом стал депутатом парламента или миллионером.

Беда Дирка заключалась в том, что он слишком много думал. Размышлял по поводу буквально каждой мелочи. Иногда он горделиво полагал, что это чисто немецкое, метафизическое качество души. Но чаще всего это мешало жить. Он это прекрасно понимал, хотел было отучиться обдумывать все на свете, собрался даже ходить к психоаналитику, но это оказалось слишком дорого во всех смыслах. Оба они, и Дирк, и психоаналитик, поняли это на первой же сессии, вернее, на первой ознакомительной встрече.

– У психоанализа, – заявил аналитик, – есть три основных принципа. Во-первых, это дорого. Во-вторых, это долго. В-третьих, это занятие с неопределенным результатом. Психоанализ помогает только тому, – говорил этот человек неопределенного возраста, с неопределенного цвета волосами и с белесой, будто бы тщательно выстиранной кожей, – он эффективен только для того, кто полностью поймет эти принципы. Дело не в копании в вашем бессознательном, в комплексах и желаниях и в разных там переносах и проекциях. Это мелочи. Как христианская догматика. Можно быть монофизитом, можно быть на стороне несторианства, не говоря уже о разнице традиций в вопросе исхождения Святого Духа. Это все мелкие различия. Знаете, есть такое модное пошловатое выражение – вишенка на торте, так вот, вся эта догматика – узор из вишенок. Главное – это отдаться церкви, погрузиться в ее лоно, как ребенок возвращается обратно в чрево матери, – словно бы пел психоаналитик, прикрыв глаза. – «Наг вышел я из чрева матери моей, наг и возвращусь», как сказал праведный Иов. Приход человека в церковь и есть вот это нагое возвращение. А уж чему тебя научит твоя мать – это ее дело. Ты должен это благодарно принять. Твоя мать может быть церковью восточной или западной, древнехристианской или дохалкидонской, а может быть, и протестантской, как наша, – тут аналитик прищелкнул пальцами. – Так и психоанализ, – вдруг встрепенулся он и со странным смешком посмотрел в глаза Дирку. – Согласен ли ты, сын мой, платить много денег, не меньше восьмисот крон за неполный час, за пятьдесят минут? Приходить ко мне три раза в неделю, и вот так полгода, год, три года, а то и десять лет? И наконец, согласен ли ты с тем, что это, вполне вероятно, тебе не поможет совсем, либо поможет самую чуточку, либо ты вдруг разведешься с женой, бросишь любимую работу, завербуешься наемником в Африку, поселишь в своей квартире бедняков, а сам будешь ночевать на скамейке или, наоборот, женишься на глупенькой необразованной девушке и начнешь отчаянно брюхатить свою жену, а может, вовсе пойдешь в хозяйственный магазин, купишь веревку и мыло и будешь в мрачной нерешительности рассматривать эти нужнейшие предметы остаток своей жизни? Если ты с этим согласен, сын мой…

«Господи, – думал Дирк, – что он за фигляр такой? Какой я ему сын, он моложе меня лет на двадцать, и почему он обращается ко мне на “ты”? Неужели так надо?»

– Итак, – продолжал аналитик, – если вы, господин фон Зандов, согласны с этими условиями, согласны принять их всей душой, если у вас достаточно времени, и денег, и равнодушия к результатам, тогда, возможно, я смогу вам немного помочь. А нет так нет. Я вам дам обыкновенный совет, не психоаналитический. Анекдот! – вдруг развеселился психоаналитик. – Приходит пациент к врачу и говорит: «Доктор, у меня болит вот здесь». – И психоаналитик ткнул себя в левое подреберье. – «Интересно, – спрашивает доктор, – а когда оно у вас вот здесь болит?» А пациент отвечает: «Когда я ложусь на пол и стараюсь достать левой ногой до правого уха и при этом громко кричу “о-о-о!”. Что мне делать, доктор?» «Ответ прост! – отвечает доктор. – Не ложитесь на пол, не тянитесь левой ногой к правому уху и, главное, не орите!» – Психоаналитик искренне захохотал, как будто и в самом деле рассказал смешной анекдот.

– Но ведь смешно, правда? – спросил он Дирка.

– Ну да, в общем, забавно.

– Мораль, – сказал психоаналитик. – Если вас мучает то, что вы слишком много думаете, размышляете, анализируете, сопоставляете и все такое, то вот вам простой и точный совет: не думайте, не анализируйте и не сопоставляйте. Кино смотрите.

– Я ненавижу кино, – буркнул Дирк.

– Тогда почаще гуляйте по улице и занимайтесь краудвотчингом. Вы знаете, что такое краудвотчинг?

– Нет, – качнул головой Дирк.

– Ну так пойдите и выясните, – сказал аналитик. – Тем или иным способом – в словаре или у знакомых. И займитесь. Очень помогает от мыслей. Мне в свое время помогло.

– Сколько я вам должен? – спросил Дирк, ожидая в ответ: что вы, что вы, ничего.

– Сущую безделицу, триста крон.

– За двадцать минут разговора? – изумился Дирк.

– Но я же вам сказал, что сессия стоит восемьсот. А это ознакомительная встреча, она гораздо дешевле. Если же у вас нет денег, если вы бедны или находитесь в затруднительном положении, то, так и быть, сто. А если вам не хватает на хлеб, – аналитик улыбнулся и показал тщательно вычищенные серые зубы, – тогда десять крон, или, если угодно, один доллар. Бесплатно нельзя.

«Гордость, гордость, – подумал Дирк. – Смертный грех, первый в списке. К священнику, что ли, пойти?»

Он достал из бумажника триста крон, положил на столик.

– Вы уверены, что можете себе это позволить? – спросил аналитик. – Мне бы не хотелось выступать в роли вымогателя. Вы абсолютно уверены?

– Абсолютно, – сухо сказал Дирк. – Благодарю вас.

Думанье мешало жить.

Вероятно, именно из-за пагубной привычки все на свете обдумывать он не смог стать профессором театрального факультете академии. Хотя такая возможность объективно была. В конце концов, он был едва ли не единственным в стране актером – обладателем «Оскара». Благодаря хитроумию господина Якобсена, но это уже никому не интересно. Вот он, «Оскар». Вот она – сотня призов и дипломов со всех фестивалей. Да ему ведь и подданство было даровано именно как человеку, который так или иначе прославил здешнее искусство, хоть и снимался формально в американском фильме итальянского режиссера. Он, разумеется, мог бы тем или иным способом пробиться на это лакомое место – в узкий кружок профессоров Художественной академии. Лакомое потому, что это что-то вроде жирной пенсии. Да, со студентами, безусловно, надо заниматься, и это та еще морока, но благополучие актера, получившего преподавательскую должность в академии, ни в какое сравнение не шло с судьбой рядового актера театра или кино. Беда Дирка была в том, что он вроде бы по всем признакам был совсем не рядовым актером, а выдающимся, но, как оказалось, выдающийся актер – это не просто премия, рецензии и фестивальные восторги. Это социальный статус. И вот этого-то статуса Дирк достичь не смог. Вернее, не понимал, как это сделать. Вот поэтому, вместо того чтобы простодушно пробовать, он погружался в бесплодные и утомительные размышления. О том, например, почему после такого грандиозного успеха его не так уж грандиозно приглашают сниматься, а если приглашают, то не на те роли, о которых он мечтал. «Возможно, – думал Дирк, – все дело опять в этом проклятом фильме». Потому что этот фильм, точнее говоря, это зрелище, это шоу, это ведь, если холодно посмотреть, довольно необычная кинолента. Нечто среднее между реальной светской хроникой и мокьюментари – фальшивым документальным фильмом. И именно он, Дирк, придавал фильму аромат фальшивости. Потому что все персонажи в нем были настоящие и только Ханс Якобсен – поддельный.