– Но это означает окончание «холодной войны», – произнес кто-то, желая спровоцировать Тельму.

– А что хорошего? Будем жить, как будто ничего не случилось? – продолжала настаивать та. – А я скажу, что будет: коммунисты ослабнут и наступит капитализм. Вся эта Перестройка, разрешение частного предпринимательства Горбачевым…

– Разве это плохо? – удивилась Алира.

– Хуже некуда. Если Россия падет, мерзкие янки нагреют руки. Кругом будет только империалистская пропаганда, а Европа будет играть на руку Америке.

Алира вспомнила песню, которая тогда звучала: «Сандиниста Никарагуа» группы Кортату. Женщина прежде не обращала внимания на слова, а просто танцевала вместе со всеми, качая бедрами и плечами.

Компания распалась надвое: часть поддерживала Тельму, другая была против. Одни поминали Гитлера, другие – Сталина. Одни говорили о концлагерях нацистов, другие – о ГУЛАГе. Все сыпали громкими словами, такими как революция, фашизм, социализм и теории прогресса, и рассуждали о значении, которое им придавали. Алира молчала: у нее было свое собственное мнение. Она прежде не думала, что мир настолько полярный. Накал спора все повышался, и в нем не было места полутонам. Но Алира думала иначе. Она чувствовала себя настолько далекой от толпы и уверилась, что нигде не будет счастлива, кроме мирного, безмятежного Алкиларе. Со временем она перестала общаться с той компанией и завела новых друзей, но она так и не смогла забыть ярость в голосе и зрачках девушки, которая сейчас стала членом ее семьи: «Однажды долбаные фашисты-капиталисты получат свое!»

А потом ее брат влюбился в Тельму, потому что та была умна, трудолюбива, амбициозна и привлекательна (так он описывал ее, когда впервые заговорил о ней с родственниками). Алира не понимала, как та могла выйти за Херардо, если он принадлежал к той части общества, которую она презирала. Он вышел из благородной семьи, жил в достатке, владел собственностью и богатством, как и все те, кто бранил других за нищету. Так что разрушение его родового гнезда должно было порадовать новую сноху. Мир, которому она желала уничтожения и забвения, сам готов был кануть в небытие.

Алира была уверена, что темная сторона души Тельмы могла быть игрой ее воображения или отголоском прошлого, который в этом прошлом и остался. Люди меняются, а Херардо и Тельма уже давно женаты и явно неплохо ладят. Один политик сказал, что если молодые люди не придерживаются левых взглядов, у них нет сердца, а если взрослые не придерживаются правых, у них нет мозгов. Возможно, это тот самый случай, и социалистически настроенная сноха с годами стала более консервативной.

Закончив просмотр, все отправились спать, но в полночь Алира пробудилась по неизвестной причине. Вокруг было тихо. Женщина поворочалась, но так и не смогла заснуть снова. Тогда она решила спуститься в кухню за стаканом горячего молока с медом. Выходя из комнаты, она заметила свет, пробивавшийся из материнской спальни. Она подошла было к двери, чтобы проверить, все ли с матерью в порядке, но замерла, услышав ругань: Херардо спорил с Элехией.

– На меня уже пытались давить, – возражала мать. – И ты не смей повторять за ними!

Алира постучала, но ждать приглашения не стала. Элехия наблюдала за нервно шагавшим по комнате сыном, сидя в глубоком кресле с темным цветочным узором, сжав руками подлокотники. Она взглянула на дочь, и в ее взоре тоска смешалась с гневом, но когда пожилая женщина заговорила, ее тон звучал ровно, как всегда:

– Мы тебя разбудили?

– Что здесь происходит? – осведомилась дочь.

– Мы можем поговорить с матерью наедине? – огрызнулся Херардо. – А то, иначе как ночью, это практически невозможно.

– Что еще за срочность, что вы до утра ждать не хотите? В чем проблема?

Херардо уставился на сестру с таким видом, будто хотел сказать, что проблема именно в ней, но вместо этого бросил:

– Раз уж ты спросила… я хочу забрать свою часть наследства. Если не хотите по-хорошему, я пойду в суд. Я не желаю, чтобы вы творили что хотите, даже не посоветовавшись со мной!

– А что ты предлагаешь? Возвести стену и разделить дом на две части от подвала до потолка? Хотя нет, на три: мы забыли Томаса.

– Этот дом давно потерял для меня смысл. Не хочу, чтобы мой сын с ним возился. Мы с Тельмой решили купить новый дом, и нам вполне хватит нашей части денег. Так что или выплатить мне компенсацию…

Мужчина прекрасно знал, что денег у семьи нет, и Алира закончила его фразу, едва не лишившись чувств:

– …или продать дом.

– Не важно, сколько мне достанется, – добавил Херардо, – но это больше, чем ничего. Мы уезжаем на рассвете и вернемся на Страстной неделе с Ханом. Тогда и поговорим в спокойной обстановке. Но лично я не передумаю.

Как же это злило Алиру! Внезапная идея пронзила мозг, о чем женщина тут же пожалела. В какое же чудовище она превращается, прости Господи! Никому нельзя желать смерти, тем более старшему брату и его жене!

Еще ни разу Дамер не чувствовал такого воодушевления. Он хотел, чтобы к церемонии открытия нового города, назначенной на следующий день, все было готово идеально. Аманда пообещала, что ее осветят в прессе, и юноша надеялся, что журналистка сможет развеять иллюзию, связанную с тем, что рассказывали о них в интервью. Было очень важно, чтобы жители окрестных деревень узнали побольше о новых соседях, которые прибыли, чтобы вдохнуть жизнь в заброшенное поселение, которые знают свое дело и не ставят эксперименты, но строят серьезные, долговременные планы. Ожидая отца с поезда на вокзале Монгрейна вечером в пятницу, он мысленно подсчитывал, не забыли ли они чего. Кто-то из помощников отвечал за продукты, кто-то – за логистику, кто-то – за уход за кладбищем, а лично он – за музыку, освещение, да и все остальное понемногу. На вторую субботу марта в Алкиларе был запланирован грандиозный пир.

Много лет Дамер мечтал об этом и теперь надеялся, что юношеское воодушевление, кипевшее внутри, которое он не надеялся снова испытать, не угаснет никогда. Он многие годы мирился с ощущением никчемности, раздражения, усталости и неприкаянности и рухнул на самое дно после смерти матери. Но все же он нашел в себе силы принять важное решение, которое вернет ему волю к жизни и радость. Но время было на исходе. Юноша рассмеялся. Он был на пике активности, и это приносило удовлетворение. Накануне Дамер отправился спать вымотанным, но счастливым, и в ту ночь он спал спокойно, без кошмаров и тревожных побудок.

Дамер видел вдалеке зыбкий силуэт поезда, постепенно проявлявшийся на фоне асимметричных пиков, речных террас и голых скал, и чувствовал легкую нервозность. Юноша хотел снова увидеть отца. Они не встречались несколько месяцев. Прежде чем поселиться в Алкиларе, он странствовал там и сям, встречался с единомышленниками, с которыми прежде был знаком лишь по Интернету, и вынашивал идею восстановления города.