– Привет, Эрик, – сказал тот, все больше чувствуя себя не в своей тарелке.

Полковник посмотрел на него с таким видом, будто он помочился прямо ему на столешницу, и с ноткой агрессивности в голосе рявкнул:

– Кто вы такой?

Спокойствие Анри как ветром сдуло, хотя каким-то парадоксальным образом это укрепило его дух – что ни говори, а признаваться в убийстве в состоянии полного расслабления как-то ненормально.

Как бы то ни было, в этот момент он понял, что его ждет. О нем в рубрике происшествий напишут газеты, он станет темой для обсуждения и предметом для сплетен. Его превратят в историю, которую здорово рассказать другим, в удачную находку, позволяющую положить конец неловкому молчанию. «Вы видели? Убийцу Деле арестовали!» – «Это меня ничуть не удивляет. У этого Анри Рея был такой злой взгляд. Я это точно знаю, ведь у сына моей кузины был приятель, вместе с ним ходивший на теннис». И далее в том же духе.

– Эрик! Да это же я, Анри! Анри Рей!

– Охренеть! – извиняющимся голосом произнес Эрик Монсо, чуть привстал, улыбнулся и распахнул объятия. – Анри, чтоб тебя черти задрали! Какими судьбами? Куда ты пропал? Тебе известно, что мы тебя всем отделением искали?

– Да, я догадывался.

– А если догадывался, то почему не пришел?

– Не мог, к тому времени я уже уехал.

– Но почему?

– А то ты не знаешь! Не хотел до конца дней гнить за решеткой, вот почему.

– За решеткой?

– А что еще грозит, когда убиваешь человека?

Улыбка на лице полковника тут же слетела, он сел и развел в стороны руки.

– Погоди-ка… Как это? Кого ты убил, старина? Что ты мне здесь такое плетешь?

– Смеешься, да? Я убил Людовика Деле, черт бы его побрал! Так что отправляй меня в камеру – и дело с концом!

Эрик Монсо не знал, что и делать, хохотать или злиться – как человек, которому до смерти надоел устроенный над ним розыгрыш.

– О чем это ты? Когда тебя угораздило прикончить Людо?

– Пятнадцать лет назад! Ты же сам только что сказал, что вы меня искали! Да и потом все эти годы за мной охотился какой-то флик![18]

На этот раз полковник, позабыв о нерешительности, разразился хохотом.

– О-ля-ля! Вижу, старина, ты где-то перебрал. Тебя искали только потому, что нигде не могли найти. И чтобы доставить радость твоим родителям. Искали три недели, практически везде – в горах, в Табардьере, на склонах Брюссьера. А потом решили, что ты мальчик взрослый и в свое время получил все надлежащие прививки, а раз так, то имеешь полное право исчезнуть. Я думал, тебя занесло в Нью-Йорк. И вдруг ты заявляешься ко мне и утверждаешь, что убил Людо! Если тебя это успокоит, то вчера мы с ним весь вечер торчали у него в подвале, то и дело пропуская по стаканчику.

– Как же это?..

Анри ничего не понимал.

– Людо жив? Но пятнадцать лет назад…

– Ни пятнадцать, ни десять, ни пять. Людо жив. А вот у тебя, если хочешь знать мое мнение, видок еще тот. Давай уже, иди домой, старина. За меня можешь не волноваться, я никому ничего не скажу. Тебе надо многое наверстать, время у тебя есть. Если хочешь, я попрошу Ботино тебя проводить.

– Нет-нет, я пойду, – ответил Анри, встал и как сомнамбула подошел к двери.

Монсо держал его за локоток и выпустил только на улице.

Когда захлопнулась дверь, за спиной раздался оглушительный раскат хохота. Это Эрик, в конечном итоге совсем недолго противившийся соблазну рассказать хорошую историю. Опять-таки историю, подумаете вы. Ну как тут бросить в него камень?

Три добрых минуты Анри стоял на пороге жандармерии, как громом пораженный. И даже не увидел на тротуаре через дорогу двух человек, с криками ринувшихся к нему.

Только через несколько дней он узнает, что в вечер кражи Людовик Деле вернулся домой раньше, чем думал. Попросту пришел за забытым бумажником, чтобы заплатить за бесчисленное количество рюмок, опрокинутых после чемпионата по боулингу на пару с Гвендолиной. Перед этим чуть не подрался с хозяином, отвергнувшим его предложение решить вопрос на следующий день. В итоге Гвендолина осталась в заложниках, а он помчался домой. Однако в спешке, а скорее под властным влиянием густых винных паров, припарковавшись у крыльца, случайно привел в действие автоматическую систему, поднимавшую крышу его кабриолета, а когда стал с трудом вылезать, за миг до того, как она соединилась с ветровым стеклом, ударился головой о ее угол и расшиб надбровную дугу. Как известно, главной неприятной особенностью такой раны, которую никоим образом нельзя назвать страшной, является хлещущий фонтан крови. Ошалевший, ничего не видя перед собой за красной пеленой в глазах, он кое-как доковылял до гаража и толкнул ее плечом, дабы сэкономить немного времени. Покоившиеся на створке инструменты обрушились ему на черепушку для ровного счета, и он рухнул на землю. А через несколько секунд его нашел Анри – уткнувшимся лицом в лужу крови. Пульса же не нащупал, потому что приложил пальцы к браслету Деле, не увидев его под рукавом рубашки. Ну не идиот ли, а?

Так или иначе, но пять минут спустя Анри уже был на выезде из Бельпра, дабы удариться в бега, затянувшиеся на пятнадцать лет. Людовик тем временем пришел в себя и даже подумал, что неплохо было бы уснуть вот так прямо на земле, потому как смертельно устал, а там ему было хорошо. Но потом понял, что Гвендолина никогда не простит ему дезертирства, заставил себя подняться, вытер салфеткой лоб, взял бумажник, вернулся, расплатился с хозяином заведения, отвез Гвендолину домой и вернулся к себе. Что касается пропавших запонок, он больше не собирался их надевать и поэтому не искал.

Почти через пятнадцать лет после отъезда из Бельпра, в сотне метров от улицы Ла Таньер-де-Ренар, Анри поднял глаза и вдохнул полной грудью. Его разум постепенно пытался сложить невероятный пазл, первые фрагменты которого предоставил в его распоряжение полковник Монсо. Мало-помалу до него доходило, что он никого не убивал, и чувство вины, давившее с огромной силой, в одночасье куда-то исчезло.

Анри шептал себе, что свободен. И только в этот момент, наконец, услышал вопли двух мужчин, направлявшихся к нему через улицу. В первом он узнал Антуана дю Пена, во втором – человека в шляпе и габардиновом плаще. Антуан схватил друга, заключил в объятия и чуть приподнял над землей, хохоча от радости.

– Ох, старина! Думаю,