Λατέρνα, φτώχεια και φιλότιμο

© Alinari Archives, Florence (шарманщики)

© nevodka/Shutterstock

На улицах Салоников было полно народу, но бизнес у продавца салепа шел плохо. Лишь немногие туристы останавливались у его тележки, чтобы попробовать сладкий напиток. Да и те чаще всего морщились и ставили недопитую чашку на место. Салеп готовился из стеблей орхидей по древнему рецепту и имел специфический вкус. Покупали его только из любопытства.

— Вот нынешняя молодежь, — бормотал продавец, — им подавай какой-нибудь фруктовый сок.

Глядя, как по набережной текут толпы людей, как щебечут парочки, идущие под ручку, продавец салепа проникался горечью. Сорок лет назад его отец отдал ему эту тележку с большим металлическим контейнером. И что же — семейный бизнес, как был глубоко убежден наследник, должен закончиться на нем. Никто больше не хотел пить салеп, и продажи год от года падали. Его вытеснил кофе — главный конкурент древнего напитка, и эта культура насаждалась так активно, что превратилась в настоящую кофеманию. Зимой все пили горячий кофе, летом можно было заказать и холодный. У бедного салепа не осталось ни единого шанса.

«Этим, нынешним, нужны три руки, — сердился продавец. — Одна для сигареты, другая для подружки, третья для кофе».

У торговца каштанами дела шли чуть лучше. Дешевая закуска с пылу с жару когда-то устраивала кого угодно. Горстка горячих каштанов с баранкой кулури на углу Платия Аристотелус и Леофорос Никис, то есть площади Аристотеля и проспекта Победы, всегда считались идеальным завтраком. Но теперь многочисленное студенчество города предпочитало фастфуд.

Греция с точки зрения старшего поколения, похоже, переживала переходный период. Старики стонали, потому что видели, как меняется их родина, как исчезают традиции; они больше не узнавали патрида — народа, который живет в стране.

Никогда не сетовал только шарманщик Панагиотис. Единственная привычка греков, не претерпевшая изменений, — желание оживить прошлое, и то, что продавал он, напоминало аромат, нечто нематериальное, «черно-белое», мелькнувшее перед глазами. Он жил в прошлом сам и напоминал о нем другим, а потому прохожие всегда были рады бросить ему монетку. Да что там монетку — пригоршню монет.

Большинство считало его простачком, потому что он всегда с радостью топал из Старого города в новый, с площади на набережную, а затем обратно, таща за собой свою драгоценную латерну, шарманку, но он сам считал себя артистом, каллитекнисом. Эта вера поддерживала его в одинокой жизни не меньше монеток, которые кидали ему прохожие в перевернутый бубен.

Его страсть к шарманке родилась, когда ему было десять, — в начале 1950-х. Страна в те годы заново привыкала к мирной жизни. Солнце, казалось, сияло каждый день, и Панагиотис с друзьями могли болтаться по улицам Афин, исчезнуть на час, играя в прятки, или завладеть переулком, чтобы погонять мяч. Они никогда не уставали от этих занятий, но однажды, летом 1954 года, их привычные развлечения были прерваны.

— Кино снимают! — радостно сообщил лучший дружок Панагиотиса. — Это за углом на площади, но потом они придут сюда!

Пятеро десятилетних мальчишек, бегавших в одних трусах, бросили игру и в ожидании уселись на стену, болтая тощими ногами.

Наконец появились двое мужчин, оба в костюмах и фетровых шляпах. Первый, потолще и постарше, щеголял пышными усами. Тот, что помоложе, волок на спине шарманку. За ними тянулась съемочная группа, человек двадцать с лишком, несла громоздкое оборудование. Трое тащили громадную камеру, остальные носильщики — тяжелые светильники и микрофоны. Кроме них, там были люди в костюмах и гриме и, конечно, режиссер.

Дети смотрели, безотчетно смолкнув, пока шла съемка. Двое мужчин поговорили, потом человек рядом с камерой что-то крикнул, и они начали диалог снова. Этот процесс повторялся много раз, один дубль за другим. Дети слышали слово: «Стоп!»

Когда съемка сцены закончилась, актеры и команда ушли, должно быть на обед, и улица опустела. Мальчишки одновременно спрыгнули со стены.

Панагиотис заметил, что, помимо прочих принадлежностей, киношники оставили на месте и шарманку. Она была красиво расписана, украшена цветами, а на самом видном месте была прикреплена фотография красивой парочки. Мальчик подбежал к шарманке. Она будто притягивала его, и он не мог противиться. Другие мальчишки, как обычно, бросились за своим вожаком.

Панагиотис протянул руку, прикоснулся к деревянному корпусу, нагретому солнцем. Потом взялся за ручку и принялся ее крутить. Полилась музыка, приятная, мелодичная, звуки эхом отскакивали от стен, заполняя тесную улочку. Приятели Панагиотиса стали расхаживать кругами и прыгать в такт музыке.

Кадры из фильма «Шарманка, бедность и честь», с разрешения «Finos Film», Athens

Тут актеры и команда вернулись после перерыва.

— Эй! Эй, ты! — закричал оператор. — А ну, не трогай!

Режиссер тоже увидел мальчишек, но вспыхнувшее было раздражение угасло, когда он понял, что это озорство может пойти на пользу фильму. Ему захотелось передать на пленке детскую очарованность музыкой.

— Стойте! Стойте! — закричал он вслед разбегающимся сорванцам. — Подождите!

Он послал вдогонку за ними своего ассистента, и тот вскоре привел пятерых озорников. Целый день группа снимала и переснимала сцену: мальчики собираются вокруг шарманки, Панагиотис и его младший товарищ начинают крутить ручку, а потом бросаются наутек, как делают все уличные мальчишки.

Во время перерыва Панагиотис поднял крышку, чтобы посмотреть, как устроена шарманка. Ничего сложнее он в жизни не видел. Мальчик застыл от восторга перед четко скоординированной последовательностью действий, волшебным следствием которых становилась музыка.