Настя откровенно опешила.

— То есть? — недоуменно повернулась она к Лозинскому, который безуспешно искал место для парковки во дворе ее собственного дома. — Я думала, что в штат сотрудников ОМВО попадают те, кто не смог погасить свой долг после месяца поисков кредитора.

— В какой-то мере — да. Почти всегда — да, но не на сто процентов. — Лозинский радостно втиснул «Йети» между двумя «подснежниками», заваленными снегом по самую крышу.

— Рассматривайте порталы с другой точки зрения. Это не наказание. Это шанс изменить жизнь радикально. Кому-то — начать с нуля, кому-то — задуматься, переварить ситуацию и жить дальше. Кто как примет предложение портала, да как к нему отнесется. Доказательство — я сам. Мне позвонили десять лет назад, в Москве, когда я собрался в ваши края на конференцию. Тогда мне только стукнуло тридцать пять…

«Так сколько ему лет, уже сорок пять?! Не его ли называл Игорь «старожилом», когда рассказывал про страшные сказки сотрудников ОМВО? Всего на три года младше папы…»

Да, «лось»-профессор в такой физической форме, что впору позавидовать самому Индиане Джонсу.

— … я был помешан на истории и полон апломба, чтобы доказывать свою точку зрения там, где никто в ней не нуждался. Меня быстро поставили на место. Если ты обращаешься к фактам, не укладывающимся в общепринятую концепцию, то становишься аутсайдером… Есть официальная историческая наука — и есть нечто «от лукавого», которое лучше похоронить в музейных запасниках. Как и многие другие, я получал свои ученые степени, защищая набор сложившихся штампов. Одна польза — стал экспертом по антиквариату, в том числе нумизматическому. Ну и остался бы кафедральным занудой с кучей шабашек по разным местам!

Вдвоем они уже достигли лестничной площадки третьего этажа. Выходя из машины, профессор прихватил с заднего сиденья не только фетровую шляпу, но и ноутбук в потертом чехле:

— Не люблю оставлять ценные вещи в машине. Может, никто не позарится, а может, сопрут.

Морозова так и не поняла, к чему относилось вышесказанное: то ли к ноутбуку, то ли к шляпе.

У двери квартиры Лидии Михайловны Настя притормозила, но Лозинский отрицательно покачал головой, чуть не стряхнув свою шляпу:

— Нет. Сначала к вам, Анастасия.

— Хорошо. — Настя копалась в сумочке в поисках ключей. — Раз вы сами решили открыться, может, продолжите?.. Если, конечно, мой вопрос насчет долга не является нескромным.

— Нисколько. Продолжу, но сперва посмотрим, что тут да как.

В прихожей «лось» потоптался, примериваясь, как бы чего не сбить и не зацепить. Под летной курткой, кстати, оказалась веселенькая черная футболка с принтом медведя, играющего на балалайке. Судя по мускулатуре рук, немало времени Антон тратил на тренажерный зал — ну, или деревья в тайге валил, кто его знает!

— Нет-нет, я так лекции не читаю, не думайте. — Обезоруживающе улыбнулся Лозинский. — Для лекций другая есть, с портретом Лаврова и его потрясающей фразой… Как-то она студентов дисциплинирует, я заметил… А на случай визита руководства пиджак имеется, застегнул его — и порядок, спрятал и Лаврова, и фразочку! Я не впал в детство, Анастасия. Я в нем застрял — и так и не вышел.

Тут же он посерьезнел, как будто прислушиваясь

— Сквозняк, Анастасия. Полным ходом!

Морозова сначала решила, что профессор-ковбой подмерз в своей футболке из-за незакрытой форточки.

— Сейчас закрою. Не люблю, когда в квартире жарко.

— Да я не про то! В квартире у вас очень даже приятно… было бы… если бы не сквозняк.

Лозинский уверенно двинулся в сторону спальни и остановился около трюмо, ткнув пальцем в сторону пятна, увеличившегося еще на пяток миллиметров:

— Вот откуда сквозит. Дайте руку.

Настя поежилась.

— Если тут такая же жуткая тварь, как на обочине, то не надо. — Сказала она, отступая назад, к выходу из спальни. — Я тогда вообще не смогу находиться в квартире, и так уже страшно!

— Нет, ничего подобного. Но вы должны понимать, что я не шарлатан, заряжающий воду по телевизору, гадающий на кофейной гуще и выносящий зрителям мозги универсальным астропрогнозом! Вы увидите то, что вижу я.

И Настя увидела. Там, где на стекле расползалось неопрятное пятно отслоившейся амальгамы, было то, с чем столкнулась девочка Настюша в далекую декабрьскую ночь две тысячи первого года: клубящийся сгусток серого тумана. Только теперь из этого сгустка тянулись, будто солнечные протуберанцы, расплывчатые ленты и нити, состоящие из мельчайших голубоватых искорок — ярких, как глаза зеркальной твари. Тянулись нити не куда попало, а в сторону самой Насти. Они текли, как неспешная река подо льдом, прикасались к коже рук, пронзали ее — без боли, без каких-либо ощущений. Отдельные искорки вились перед глазами, как назойливая мошкара, «падающая» на Сургут в течение нескольких дней разгара редкой летней жары.

Если бы Настя видела эту картину ежедневно — она бы сошла с ума.

— Смотрите, как интересно! — вполголоса заметил Лозинский. — Они не могут вернуться назад.

И правда: облачка протуберанцев выходили из пятна беспрепятственно, но когда какая-то группа голубых искр направлялась в обратную сторону, то натыкалась на невидимую стену, крутилась около пятна, а потом как бы нехотя присоединялась к ближайшему протуберанцу.

— Я правильно понял, что в детстве вы видели туманное пятно, пытались потрогать, но никаких дополнительных объектов не заметили?

— Да. Я видела только туман. Я не просто потрогала, я провалилась туда рукой! А когда позвала маму и бабушку… уже ничего не было, кроме обычного испорченного зеркала.

— Так. — Антон коротко кивнул и отпустил руку девушки. — Несите фотографию.

Настя сбегала за сумочкой в прихожую. Как и Игорь, Лозинский не прикоснулся ни к конверту, ни к фотографии. Он попросил положить фото на столик трюмо и снова взял Морозову за руку:

— А давайте сейчас глянем.

Глянули. Собственно, сразу стало видно, что несколько голубоватых искр, уже достаточно тусклых и частично обесцвеченных, как бы прилипли к поверхности снимка — вокруг дыр выколотых глаз. Ни одной искорки не было на бумаге конверта и птичьем пере.

— Возьмите перо, Анастасия, да пощекочите им ваш сквознячок.

Морозова поняла именно так, как надо. Она попыталась тронуть пером хотя бы один голубой протуберанец. Ничего не вышло! Искры тут же разбегались в стороны, обтекая перо раз за разом, сколько бы Настя не совершала попыток. А в глубине души постепенно нарастало глухое раздражение, требующее только одного — стремительного броска языков шелковистого инея в сторону Лозинского. Настя понимала, что надо как можно скорее отпустить его руку — для его же безопасности, — но все силы уходили на внутреннюю борьбу с пробуждающейся холодной змейкой.

— Стоп! — резко выкрикнул профессор-ковбой, отталкивая руку девушки. — Достаточно!