приходило, крайне встревожился. Он встал. Костя тоже попытался приподняться из своего глубокого кресла, но был остановлен: «Сидите, сидите, голубчик…» Д. В. отпер маленьким ключиком резную дверцу старинного серванта и извлек оттуда бутылку французского коньяка и две серебряные стопочки.

— Между прочим, это отличное средство от всех жизненных неприятностей. Коньяк в доме нужно обязательно иметь — на черный день. Послушайте старика. В крайнем случае — хорошую водку.

Шеф осторожно налил по стопочке, убрал коньяк в сервант и сказал: «Ну что же… С Богом…»

— А теперь к делу. Это очень серьезно, Константин Иванович. Очень. Если в этом разбираться, то прежде всего встанет вопрос о нарушении вами режима секретности.

— Но я ничего не выносил из института и ничего не разглашал.

Д. В. кивнул, останавливая Костю.

— Не в этом дело, поверьте мне, голубчик. Вы же работаете в исключительно режимном институте. И об этом не следует забывать ни при каких обстоятельствах. Уверяю вас, не я выдумал подобные правила, но ваша диссертация, казалось бы, плод исключительно вашего труда, не может считаться вашей собственностью.

— Но почему же? — удивился Костя.

— А потому, голубчик, что и в диссертации, и в монографии вы использовали закрытые для широкой публики материалы. И все это в пропавших листках содержалось. С точки зрения спецотдела, вы нарушили инструкции. С режимными органами, знаете ли, шутки плохи.

— Но у меня на самом деле нет никаких секретных данных…

— Это неважно, голубчик. В другое время за такие дела по головке не погладили бы.

И хорошо, если голова на плечах уцелела бы. Не так давно, знаете ли, у нас все листы в рабочих тетрадях были пронумерованы, И слово «уран» ни писать, ни произносить не разрешалось…

— Это уж слишком, Дмитрий Владимирович, — произнес Костя, — это же абсурдно. Как же тогда работать?

— Как и прежде, до первого эксцесса, голубчик. До первого. А им является ваше происшествие. Вы кому-нибудь об этом рассказывали?

Костя помялся.

— Я спрашивал, может быть, кто-нибудь случайно зашел в комнату и взял эти листы и график… Случайно.

— Константин Иванович, голубчик, ну посудите сами, может ли кто-нибудь случайно зайти в закрытую комнату — ее еще и отпереть нужно. И взять — опять-таки случайно — несколько страниц из рукописной научной работы?

Д. В. покачал головой.

— Кстати, была ли ваша комната опечатана?

— Нет, мы этого никогда не делали. Понимаете, Дмитрий Владимирович, у меня первая реакция сработала: спросить, не брал ли кто-нибудь.

— Реакция, конечно, вполне естественная, но не в режимном институте. Если дело начнут раскручивать, то есть если официально объявить о пропаже, то могут быть очень большие неприятности.

— Значит, не искать?

— Нет, почему, же? Искать, но молча. О таком деле просто неприлично рассказывать всем и каждому.

— А если это… — Костя помялся, вспомнив версию Боба, — дело, предположим, рук иностранной разведки?

— Разведки? Едва ли… Научный шпионаж идет по другим темам. А у вас при всем при том, голубчик, работа все-таки секрета не представляет и скоро будет опубликована. Она даже не принципиально новая. И оборонного значения не имеет. Хотя, конечно, всякая информация может быть использована по соответствующему назначению. Шпионаж — едва ли, — повторил шеф.

Но Костя заметил, что Д. В. не на шутку разволновался. Его пергаментно-бледные щеки заметно порозовели. Впрочем, может быть, это просто от коньяка.

— Честно говоря, голубчик, я даже не знаю, что теперь делать. Единственно возможный совет — не пороть горячку. И ни с кем эту пропажу больше не обсуждать. А впрочем… Проконсультироваться с Григорием Федоровичем я вам настоятельно советую.

Д. В. предложил еще чаю, но Костя поспешил проститься, сославшись на Свету, которая его ждет. Профессор вежливо проводил Костю до калитки.

Возвращаясь от Д. В., Костя почему-то подумал, что предстоящая встреча с Филимоном ничего хорошего не сулит. Тем не менее он сделал небольшой крюк и прошел мимо дома Филимона. И с облегчением отметил, что серой «Волги» во дворе не наблюдалось. Следовательно, хозяин скорее всего отсутствовал.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Через ограду своих шести соток Костя заметил трехколесный велосипед сына с широкими красными шинами, стоящий около крыльца. Значит, с озера уже вернулись.

На веранде теща кормила Димочку.

— Здравствуйте, Елена Алексеевна. Привет, ребенок! А где Света?

— У себя наверху, — сухо кивнув, сказала теща.

Димочка насупленно посмотрел на отца, приоткрыв измазанный киселем рот.

Костя стал подниматься по лесенке, ведущей в их «светелку». Похоже, в его отсутствие что-то произошло.

Светин вид, холодный и отчужденный, подтвердил Костины предчувствия.

— Привет!

Света промолчала.

— Извини, я, правда, не успел на озеро… Так и не искупался…

Света пожала плечами и отвернулась к окошку.

— Вы что, уже пообедали?

— Нет, тебя ждали… — В голосе жены чувствовалась неприкрытая ирония.

— А что стряслось? Ты с мамой поссорилась?

— Сам прекрасно знаешь, что случилось…

Теперь пожал плечами Костя.

— Допустим, мы интеллигентные люди, — медленно произнесла Света, — но врать-то зачем?

— А кто у нас, извините, врет?

— Поднял панику из-за своих дурацких листочков — мол, в институте задержался. А сам целый вечер болтался по поселку. И тебя видели.

— Ах вот оно что!

Ай да Люсинда! Заметила и не преминула доложить и заложить. Браво! Ах, она мужа подруги видела поздно вечером, спешившего в сторону, противоположную дому. Черт бы побрал эти коллективные садоводства, где каждый шаг на виду!..

Надо сказать, что в последнее время отношения Кости с женой складывались не совсем гладко. Света отчаянно ревновала Костю к той институтской жизни, которая была скрыта от нее, Костя пропадал на работе, а денег, увы, кот наплакал. Если бы не сбережения Светиного отца, умершего два года назад, им бы не видать дачи как собственных ушей. Своими силами домик им было не поднять. Так и жили бы в палатке на голом участке — как Боб Мамалыгин в героическую эпоху освоения садоводства. Сделать мужественный жест и поехать во время отпуска куда-нибудь на шабашку — так у них поступали многие, тот же Боб к примеру, — Костя не мог себе позволить: монография. «Есть у меня мужик или нет…», — грустно говорила временами Света.

Эта ее ревность «не по делу» всегда раздражала Костю. Что он — из породы тех мужиков, что с первой встречной могут изменить родной жене? И почему какой-то случайной Люсинде, всем известному треплу, она верит больше, чем собственному мужу? Светкино возмущение породило в нем ответную волну.

— Извини, — сказал он сухо. — Я, конечно, догадываюсь, кто поделился с тобой соображениями о моей нравственности. Я действительно был на работе допоздна. Как сердце чуяло… С рюкзаком вернулся.