— Нет, Хава, нет! — запротестовал отец. — Я умолял врачей сделать все, чтобы тебя спасти.

— Но ты заставил их ждать! Ты хотел заполучить своего сыночка…

— Нет! — Отец побелел как мел.

— На твоих руках моя кровь, рав Моисей Луриа.

Отец опустил голову, не в силах выдержать устремленные на него со всех сторон недоуменные взоры, и с мукой в голосе проговорил:

— Это неправда. Это неправда! — Затем с мольбой обратился к заклинателю бесов: — Что нам делать, ребе Гершон?

— Откройте святой ковчег. Будем молиться об изгнании злого духа из тела вашей дочери.

Я направился к кафедре, открыл дверцы и раздвинул занавесь. За нею рядами стояли священные манускрипты в шелковых переплетах с золотой каймой, украшенных серебряными орнаментами. В эту ночь, ночь мистического мрака, они, казалось, сияли ярче обычного.

Ребе Гершон обратился к остальным:

— Замкнем круг вокруг этой женщины и станем петь девяностый псалом.

Мы быстро отыскали нужную страницу и ожидали дальнейших указаний.

Он сделал знак начинать.

Обычно наши молитвы представляли собой стремительные потоки слов, с разной скоростью проносящиеся по разным разделам текста и создающие какофонию священнодейства. Но на сей раз мы все пели в унисон, словно Господь поставил посредине метроном.

В одном из курсов мы изучали этот псалом, и нам рассказывали, что в древние времена суеверные иудеи усматривали в нем антидемонические силы, поскольку первые два стиха взывали к Богу под четырьмя различными именами.

Живущий под кровом Всевышнего

Под сению Всемогущего покоится.

Говорит Господу: «прибежище мое и защита моя,

Бог мой, на Которого я уповаю!»

Я бросил взгляд через плечо и увидел, что мать и Малка истово молятся. Я обвел взором перепуганные лица молящихся — всех, за исключением отца. На него смотреть мне было невыносимо.

По мере того как мы декламировали священные строки, Рена все ниже роняла голову. Она билась в конвульсиях, словно схватившись в смертельном единоборстве с завладевшим ею духом, а потом внезапно лишилась чувств. Профессор Беллер присел на корточки и стал щупать ей пульс.

Мы все замолчали. Наступила полная тишина. Было слышно, как за окном свирепо завывает ветер.

Отец забеспокоился:

— Рена, как ты теперь себя чувствуешь?

Его дочь подняла умоляющие глаза. Откуда-то изнутри ее тела демон еще раз проревел:

— Я ни за что не уйду, пока ты не вымолишь себе прощения у Всевышнего!

Папа обхватил голову руками, не зная, что делать. Мне хотелось подойти и утешить его. Но я не успел сделать и шага в его сторону, как ребе Гершон скомандовал:

— Рав Луриа, вы должны покаяться.

Отец изумленно уставился на него:

— Но это же неправда!

— Умоляю вас, рав Луриа! Не подвергайте сомнению волю Всевышнего. Если Господь находит вас виновным, вам надо покаяться в своем грехе.

Папа был непреклонен.

— Но я же говорил врачам, что ее жизнь важнее жизни ребенка! Вы сами знаете, что иначе и быть не могло, — таков закон нашей веры. Я невиновен!

Убийственное молчание вновь нарушил ребе Гершон:

— Подчас мы сами не ведаем, что творим. Но Он, Который над всеми нами, благосклонен, только если мы просим простить нам грехи, которые мы могли совершить по недомыслию.

— Хорошо! — выкрикнул отец.

Он встал на колени перед святым ковчегом и со слезами пропел «Аль-Хет», «Великое покаяние в грехах», которое евреи произносят по девять раз кряду в День искупления.

Нам не потребовалось особых указаний или сигналов, чтобы хором произнести ответ паствы: «Прости нас, ниспошли нам милосердие и прощение».

Когда эхо наших голосов наконец растаяло под сводом пустой синагоги, заговорил мой профессор:

— Рав Луриа, я думаю, вашу дочь необходимо как можно скорее показать психиатру.

Отец вскинул голову и испепелил Беллера взглядом:

— Попрошу вас не вмешиваться.

— Хорошо, будь по-вашему — пока. Но не забывайте, я врач и у меня есть право настаивать на ее госпитализации.

Теперь на него устремили глаза все участники миньяна[27]. Я не сомневался, что, если бы нам не был нужен десятый мужчина, его уже давно выставили бы за дверь. Потом все повернулись к моему отцу.

— Что будем делать, рав Луриа? — спросил один.

— Спросите ребе Гершона, — устало ответил отец. Было ясно, что он сложил с себя все полномочия.

— Альтернативы нет, — объявил пожилой раввин. — Мы должны полностью провести церемонию изгнания дьявола — с бараньими рогами, свитками Торы, факелами — все, что полагается. Обстоятельства ужасные, и мы должны предпринять все возможные меры. Вы согласны, рав Луриа?

— Скажите, что вам понадобится, — тихо проговорил отец.

— Во-первых, надо всем надеть киттели. — Заклинатель сделал нетерпеливый знак своему помощнику. — Эфраим, давай быстрей!

Молодой человек порылся в объемистом саквояже и выудил киттели — белые одеяния, которые иудеи надевают по святым дням и которыми накрывают усопших.

Ребе Гершон снова повернулся к отцу:

— Нам будут нужны семь бараньих рогов и семь черных свечей.

— Черных свечей? — переспросил отец в изумлении.

— Я все привез, — пробурчал ребе Гершон. — Сумка у вас в кабинете.

Папа кивнул.

— Дэнни, сходи побыстрей, принеси. Пожалуйста!

Я устремился вверх по лестнице и вошел в небольшой кабинет на втором этаже. Комната выглядела так, словно подверглась набегу вандалов. Повсюду валялись раскрытые книги. Трактаты по мистицизму и демонологии. Несколько книг по мистическим теориям «божественного раввина» Ицхака Луриа, датированные шестнадцатым веком. Я даже не знал, что у отца были такие книги. Хотя, может быть, их привез с собой заклинатель.

Возле стола стоял потрепанный саквояж ребе Гершона. Я уставился на него, объятый страхом перед его возможным содержимым, затем подхватил и осторожно понес вниз.

К тому моменту, как я вернулся в синагогу, все, включая профессора Беллера, уже облачились в белые накидки.

Как только я передал сумку ребе Гершону, отец сунул мне в руки киттель.

— Поторопись, Дэнни… Надо поскорей с этим закончить.

Пока я поспешно одевался, до меня доносились нечленораздельные стоны Рены. Или Хавы?