— Не надейся. — Я смотрю на нее, а она смотрит на меня в ответ. — Не притворяйся, что не надеешься, что они разрушат это место до основания, чтобы прийти и забрать тебя, Джиа. Но это сказка, которую ты придумала в своей голове. Пахану нет никакого дела до тебя, раз ты больше не девственница. Петр больше не будет желать тебя, когда ты не сможешь быть только его…

— Ты меня не лишал девственности, — огрызнулась она. — И он поверит мне, если я скажу, что все, что тебе удалось сделать, это засунуть в меня свои высохшие пальцы…

— Джиа. — Я провожу рукой по лицу. — Это не…

— Уместный разговор за ужином, — передразнивает она мой тон, сузив глаза. — Что? Давай, расскажи мне, как я кончила на твои пальцы сегодня днем. Но не забудь включить ту часть, где ты был настолько тверд, что потом дрочил в своем кабинете.

Я вздрагиваю, и я знаю, что она это видит. Момент слабости, в который она вцепится когтями, я уверен. Должно быть, она услышала меня, проходя мимо. Чувство вины сворачивается у меня в животе, холодный стыд проникает в кровь, но я делаю все возможное, чтобы она не увидела.

— Петр не придет сюда за тобой, Джиа. И каковы бы ни были его планы, я защищу тебя. — Я откладываю вилку и нож и смотрю на нее ровным взглядом, изо всех сил стараясь сосредоточиться на том, что имеет значение. Не ее насмешки, не мое извращенное желание, а ее безопасность. — Пока ты слушаешься меня, ты будешь в безопасности. Моя цель во всем этом — защитить тебя. А здесь никто не сможет добраться до тебя.

На ее лице промелькнуло разочарование. Гнев быстро сменяется злостью, и она вскидывает голову, сузив глаза.

— Я не просила меня защищать, — надменно огрызается она. — Я не просила ни о чем таком. И они не причинили бы мне вреда прошлой ночью. Вся эта опасность, о которой ты говоришь, создана тобой самим, потому что ты хотел заполучить меня и нарушил договор, чтобы получить меня.

— Я уже сказал…

— Но ты откусил больше, чем смог прожевать, не так ли? — Усмехается она, отодвигая стул. — Тебе нужна была дочь твоего друга, но теперь ты не можешь удовлетворить ее. Бедный Сальваторе. — Ее голос повышается, насмешливый, и у меня что-то щелкает внутри. Мой взгляд встречается с ее взглядом, ровным и жестким.

— Раньше ты точно была удовлетворена, — холодно напоминаю я, и вижу, как она краснеет, а глаза гневно сверкают.

— Я иду наверх, — огрызается она, бросая салфетку на стол. — Боюсь, у меня пропал аппетит.

И с этими словами она поворачивается на каблуках и выходит из комнаты, прежде чем я успеваю сказать хоть слово.

12

ДЖИА

Сальваторе долго не поднимается наверх. Я подозреваю, что он пытается дать мне время остыть, но я слишком зла для этого. Прошел всего один день, думаю я про себя, закрывая дверь в ванную и набирая горячую ванну, почти дрожа от злости. Один день, а я уже хочу его задушить. Я вижу, что он тоже недоволен мной, хотя ему лучше удается сдерживать свой пыл.

Как я смогу выдержать это всю жизнь? Брак, которого я не хочу, муж, которого я не люблю, обещание будущего с обоими этими вещами, украденное у меня. С детьми было бы легче. С детьми у меня была бы любовь. Способ занять свое время, что-то, на чем можно сосредоточиться. Но Сальваторе не дает мне даже этого.

Сколько бы я ни прокручивала в голове эту мысль, лежа в ванне, я не могу смириться со своим положением. Я не могу смириться с этим, как, похоже, ожидает от меня Сальваторе. Кажется, он считает, что я должна просто поверить ему, смириться с тем, что он спас меня от ужасной судьбы, которую я не понимаю, и смириться с новой ролью его жены.

Он выбрал не ту женщину, если ему нужен кто-то покорный. Он дал понять, что этот брак нельзя расторгнуть, что Братва не примет меня обратно, даже если он предложит, но я ему не верю. Я не верю, что Петр так просто бросит меня. Не верю, что он не захочет, не полюбит меня, если мне удастся вернуться к нему. Я же не по своей воле ушла от него к Сальваторе. Меня украли.

Я закрываю глаза, пытаясь вернуться к тем часам, которые мы провели вместе в моем доме, сидя в библиотеке у камина, в саду в теплую погоду. О том, о чем мы говорили, о его будущем в качестве лидера Братвы, о его надежде, что усилия наших отцов приведут к миру. О том, что наши дети вырастут в большей безопасности, потому что я согласилась выйти за него замуж. Ему нравилось, что я иногда отвечаю ему взаимностью, что я дразню его, что позволяю ему флиртовать и немного прикасаться, а потом отстраняюсь. Мы подходили друг другу, считала я. Мой отец тоже так считал.

Так кем же считает себя Сальваторе, чтобы решать иначе?

Я так зла. Кажется, я никогда не была так зла ни на кого и ни на что, даже когда умер мой отец, я чувствовала не злость, а горе. Он был болен, не на кого было злиться. Это было трагично, но я была опечалена этим, а не в ярости. Теперь же я чувствую, что полна ярости, которая бурлит во мне каждый раз, когда я действительно думаю о своей ситуации, о том, что произошло. И каждый раз я возвращаюсь к Сальваторе. Именно он во всем виноват. И я тоже немного ненавижу себя за то, что поддалась на его ухаживания. За то, что позволила ему доставить мне удовольствие. За то, что не сопротивляюсь и позволяю своему телу дрожать от его прикосновений, от его дыхания в ухе, от его слишком умелых пальцев.

Я ненавижу его, но в глубине души начинаю желать его. Я хочу, чтобы все закончилось, чтобы я освободилась от этой ситуации, в которую меня загнали, но я не вижу выхода. Только если Петр украдет меня обратно. А Сальваторе, кажется, считает, что этого не может быть.

Он хочет, чтобы я была тихой, правильной женой мафиози, ушедшей на задний план, чтобы он мог продолжать жить своей жизнью, практически не изменившись после того, как перевернул мою с ног на голову. И хотя я не