Весь этот несущий смерть бардак не мог не взорваться, и он взорвался. Началось все с того, что Верблозов попытался отправить в карантин жену и дочку одного из матросов (потом оказалось, что они страдали обычным рожистым воспалением, которое быстро прошло).

Матрос открыл огонь из ружья по исполнителям. Когда у него кончились патроны, его схватили и по приказу генерал-губернатора Столыпина без суда и следствия расстреляли у собственного дома.

Вот тут-то и грянуло. На бунт поднялись тысячи. Лозунг был незатейливый: «Бей офицеров!» Под офицерами подразумевались все, носившие золотые погоны, в том числе и врачи, и чиновники. Губернатора Столыпина и «главного карантинщика» Степанова убили. Верблозов, к великому сожалению, сумел ускользнуть, переодевшись в мундир своего денщика. Полиция предусмотрительно бежала из города. Адмирал Грейг, так сказать, самоустранился: на корабле вышел в море под каким-то надуманным предлогом. Севастопольский гарнизон (860 солдат при пяти пушках) подавлять мятеж отказался. Часть солдат присоединилась к восставшим, а многие офицеры демонстративно держали нейтралитет – обычным строевым офицерам в невысоких чинах, не причастным к «отпилам», «откатам» и прочему казнокрадству, в этих условиях жилось немногим лучше, чем матросам и мастеровым…

Попытались было использовать пять батальонов из карантинного оцепления во главе с полковником Воробьевым. Солдаты стрелять отказались, убили Воробьева и присоединились к мятежникам…

Бунт подавили, лишь перебросив из Феодосии 12-ю дивизию генерала Тимофеева. Заработали «военно-судные комиссии» – тогдашние военные трибуналы. Семерых главных зачинщиков расстреляли, примерно 1600 человек подверглись разнообразным наказаниям – от битья шпицрутенами до сдачи в арестантские роты и отправки на каторгу. Более четырех тысяч человек вместе с семьями, конфисковав их имущество, по этапу погнали в разные города (большую часть – в Архангельск). «Благородных» тоже не щадили – коменданта города, генерал-лейтенанта Турчанинова, выдавшего бунтовщикам расписку о том, что чумы в Севастополе нет и не было, разжаловали в солдаты. Державших явный нейтралитет офицеров подвергли дисциплинарным взысканиям.

Горький парадокс ситуации в том, что именно Николай I долго, со всей свойственной ему нешуточной энергией пытался извести черноморскую «мафию». Однако ее связи уходили очень высоко в столицу – и сам император потерпел поражение. Грейга в конце концов удалось выпихнуть в отставку, но практически вся система осталась в неприкосновенности – потом с нею будет воевать Пирогов, но добьется лишь отдельных успехов.

Тут нужно упомянуть, что с подобными «региональными мафиями» впоследствии не сумели справиться даже Сталин с Гитлером. Как ни старались Берия и Гиммлер, подстегиваемые «высочайшими указаниями», им опять-таки удалось добиться лишь отдельных успехов. Как когда-то графу Бенкендорфу и личным ревизорам императора Николая, находившимся в адмиральских чинах. Слегка перефразируя Стругацких, они знали, где у спрута сердце, но разрубить его оказались не в состоянии…

А теперь, чтобы сгладить неприятные впечатления от рассказа о мерзавцах, позоривших высокое звание врача, перейдем к людям совершенно другого плана. К тем, кого без малейшей натяжки можно назвать рыцарями науки. Речь пойдет о врачах и ученых, в борьбе с болезнями ставивших опыты на самих себе – опаснейшие, порой кончавшиеся гибелью. Так поступали во многих странах, но наша книга – о русских.

Еще до того, как исследование инфекционных заболеваний стали вести сугубо научными методами, в 70-х годах XIX века русский врач из Одессы И. Мочутковский провел на себе эксперимент с сыпным тифом. Он предполагал, что кровь больного сыпным тифом способна вызвать болезнь у здорового человека, и, взяв немного крови у больного, ввел ее себе в разрез на коже. Он не заболел, но упрямо повторял эксперимент еще пять раз. И на шестой раз, через 17 дней после очередного эксперимента, слег с классическими симптомами сыпного тифа.

Самоотверженный доктор несколько дней находился между жизнью и смертью, но потом пошел на поправку, а там и вовсе выздоровел (разве что на много лет осталось осложнение на сердце).

Во время Первой мировой войны военный врач И. Н. Ашешев решил повторить опыт французского бактериолога Шарля Николя (удостоенного Нобелевской премии за открытие, что промежуточным носителем сыпного тифа является платяная вошь). Сначала Ашешев ввел себе несколько кубиков свернувшейся крови больного – как прививку, чтобы уберечься от тяжелой формы болезни при проведении основного эксперимента. Подождав три недели, ввел три кубика уже свежей крови больного. Заболел настолько тяжело, что коллеги всерьез беспокоились за его жизнь, но в конце концов выздоровел. Эксперимент этот имел огромное значение для того времени – во время Первой мировой войны и в течение нескольких лет после нее «сыпняк» был сущим бичом, косившим и целые лагеря военнопленных, и солдат в окопах, и гражданское население в тылах. Ашешев доказал: во-первых, возбудитель сыпного тифа пребывает в крови больного, а во-вторых (в отличие от оспы), предварительная «ослабленная» прививка вовсе не предохраняет от заболевания.

Почти одновременно с Мочутковским схожий эксперимент, но уже исследуя заразные свойства крови больного возвратным тифом, провел в 1874 году Григорий Минх, прозектор больницы в Одессе. Он тоже ввел себе кровь больного и впоследствии сделал вывод, что возвратный тиф возникает в результате укусов вшей и других насекомых (тогда это считалось открытием). Сам Минх спокойно, даже бесстрастно описывал свой смертельно опасный опыт так: «25 апреля я надрезал себе запястье руки стеклом пробирки, в которой хранилась кровь больного возвратным тифом с большим количеством спирохет. Первый приступ болезни начался у меня 1 мая в виде озноба и затем высокой температуры на протяжении 24 часов. Последующие три дня жар был умеренным. На пятый день, не перенеся ожидаемого кризиса, я чувствовал себя почти здоровым… Хотя я поначалу не был убежден в том, что это возвратный тиф, а полагал, что болен бронхитом, я все же решил соблюдать комнатный режим. На одиннадцатый день, после нового озноба, у меня опять началась лихорадка, сильно повысилась температура, которая потом резко упала. Падение температуры сопровождалось сильным потовыделением. Этот кризис наступил в ночь с 15 на 16 мая. Температура упала с 41° до 34,3°. Через восемь дней у меня был третий приступ, который после кризиса кончился полным выздоровлением».

Напоминаю: это написано человеком, прекрасно знавшим, что он может умереть, но прилежно фиксировавшим ради науки свои ощущения. Минх опубликовал еще немало работ о других инфекционных болезнях, приходивших главным образом из жарких климатических поясов, а потому он по заслугам считается основателем русской тропической медицины.

Под влиянием опыта Минха в 1881 году схожий опыт поставил на себе будущий лауреат Нобелевской премии, создатель крупнейшей в России школы микробиологии, а тогда еще профессор зоологии и сравнительной анатомии Новороссийского университета в Одессе Мечников. Спустя несколько лет он напишет: «Я ввел себе тогда в руку кровь, содержащую спирохеты, ввел дважды, в результате через неделю я заболел типичной формой возвратного тифа с двумя приступами. Причем в моей крови было обнаружено множество спирохет. Следует отметить то обстоятельство, что на пятый день первого приступа я перенес кризис, который, возможно, был вызван тем, что инъекция производилась дважды».