– Отпусти меня, милостивый пан гетман, я тебе вернее пса буду!

– А ты и есть пес, – ответил гетман, не отвлекаясь от борща.

Появилась Ганна, проконтролировала, как служанка подает другие блюда.

Пока Ганна Хмельницкая-Золотаренко потчевала мужа, а генеральный писарь ждал смерти, окольничий Федор Васильевич Бутурлин, представитель русского царя на Украине, в украинском селе Гоголево обедал с отцом арестованного Ивана Выговского[30], Евстафием.

Окольничий направлялся из Москвы в Чигирин и, узнав, что проезжает мимо деревни, которой владеет отец столь влиятельной персоны, решил познакомиться с Выговским-старшим и попытаться выведать у него кое-какие секреты. В Москве были встревожены тем, что наказной гетман Жданович стал союзником шведов, и хотели знать, не изменил ли Хмельницкий Москве. При этом в Посольском приказе понимали, что царь первым повел переговоры с поляками, не учитывая интересы гетмана. Поэтому Бутурлину было велено при необходимости успокоить Богдана Хмельницкого, разъяснить, что, коли и станет Алексей Михайлович королем Польским, Украине от того будет только лучше.

Евстафий Выговский потчевал гостя борщом и жареной гусятиной. Представитель царя Федор Бутурлин – важного вида, полноватый пожилой мужчина – был живым воплощением истории. Участник трех войн с Речью Посолитой, он еще 49 лет назад в Смутное время присутствовал на свадьбе московского царя Василия Шуйского. И вот такой человек сам учтиво подливал старику Евстафию заморские вина, кои хранились в обозе окольничего для подобающего случая. Видя, что у хозяина наконец начал слегка заплетаться язык, Федор Васильевич стал расспрашивать:

– Правда ли, что гетман Хмельницкий думал царю изменить?

Пьяно захихикав, старый Евстафий попросил представителя царя выгнать всю свиту вон, а когда остался с окольничим наедине, рассказал:

– В прошлом году, когда царские послы заключили мир с ляхами, то посланцы войска Запорожского, приехавши назад, завопили: «Сгинуло войско Запорожское, на каких мерах у царских послов с польскими комиссарами учинился договор, про то нам ничего не ведомо: царские послы не только с нами о сем не советовались, но и в шатер не допускали, словно псов в церковь, а ляхи нам сказывали, что царские послы постановили договор: быть казакам в польской стороне, а коли казаки в послушании у ляхов не будут, то царское величество станет ляхам помогать». Хмельницкий выслушал это и в исступлении закричал: «Дети, не горюйте, я уже знаю, как сделать: надобно отступить от царской руки, а пойдем, где Великий Владыка повелит быть, не под христианским государем, так хоть под басурманским!» И велел посылать по всем полковникам, звать на раду. Тут сын мой Иван ухватился за ноги гетмана и стал говорить ему: «Гетман, надо это дело делать без запальчивости, разузнать, как это сделано, послать к царскому величеству и поведать подлинно. А присяга – дело великое, нарушать ее нельзя, чтоб не слыть по всему свету изменником». И так он с трудом, но гетмана уговорил.

Отхлебнув вина, Евстафий Выговский продолжил:

– А сын мой у многих полковников в немилости за то, что не дает Украине от царя отойти. Он даже земли получить на Украине боится. Пожаловал бы царь Ивана землями в Оршанском повете около Смоленска, подальше от казаков.

Повинуясь воле окольничего Бутурлина, Евстафий Выговский пил за обедом много. Видел, что сам воевода столько не употребляет, но ничего по этому поводу не говорил. Уже с вина на водку перешли, потом снова на вино, а Федор Васильевич все наливал собеседнику. Совсем плохо стало старику Выговскому, но он держался до последнего. Прежде чем рухнуть наконец в беспамятстве, успел подумать: «А не подвел я Ванечку, не подвел!»

Когда вдрызг пьяного Выговского унесли из трапезной в спальню и аккуратно положили на его же собственную кровать, сопровождавший Бутурлина в поездке дворянин Василий Михайлов заметил:

– А какой, оказывается, верный слуга у царя Ванька Выговский! Он ведь и копии всех писем к царю шлет. Только благодаря ему знаем, что писали Хмельницкому султан турецкий, хан крымский, польский гетман Потоцкий. Благодаря Выговскому ведомо нам и то, что искуснейший дипломат польский, волынский каштелян Станислав Беневский приезжал к гетману и сулил златые горы за переход обратно в польское подданство…

– А от других знаем, что ответил Хмельницкий, – возразил окольничий Бутурлин, хмельной, да разум не потерявший. – Как гетман ответил Беневскому? Он сказал: «Я одной ногой стою в могиле и не прогневлю Бога нарушением обета царю Московскому». Я в жизни многое повидал. И именно потому не верю Выговским, отцу и сыну, что шлет генеральный писарь в Москву грамоты тайно. Кто предал одного господина, может предать и другого.

…К вечеру в доме гетмана Хмельницкого обнаружилась проблема: хоть и подтерли слуги лужу, воняло уже от самого прикованного к полу Ивана Выговского. Он портил воздух и плакал, старался убедить вспыльчивого гетмана не предавать его лютой смерти. Неумолимый Богдан, поспав после обеда (сказывался возраст), стал заниматься важными делами. При этом подумал: «А ведь сколько забот сняли с гетманских плеч писарь и его канцелярия!» Снова появилась мысль: «Хоть снимай кандалы с рук арестанта, оставив на ногах, и пусть трудится».

Когда Хмельницкий приступил к ужину, Выговский уже не молил о пощаде, а тихо, в полном отчаянии, лежал на полу. В комнату вошла Ганна. Ох, как мучительно было снова предстать перед глазами прекрасной панны Ивану Выговскому, грязному, вонявшему, опозоренному, беспомощному! Все чувства, которые он испытывал, отразились на его лице. Хмельницкая-Золотаренко была доброй женщиной, ей даже стало жаль генерального писаря.

Трудно было кому-либо состязаться с Богданом в умении пить. После трех чарок горилки он выглядел вполне трезвым, казалось, даже стал бодрее. Ганна кокетливо сказала:

– Не пора ли нам на покой, супруг любезный?

Сказано это было так, что Хмельницкий понял: в постели нестарая еще супруга вряд ли даст ему покой. Иван Выговский на мгновенье вдруг представил себе, как красавица Ганна раздевается, готовая отдаться мужу, и совершенно неожиданно и некстати ощутил желание. Дело было в длительном воздержании. Молодая жена Ивана Евстафьевича, тридцатилетняя Елена Стеткевич, оставалась в его поместье Выгов и в Чигирин не спешила. Ах, шляхтянка Елена, дочь польского сенатора, родственница родовитых Огинских и Сангушек! Когда Выговский увидел ее, то просто потерял голову. А ведь был уже один раз женат, возраст уже такой, что стыдно вдовцу влюбляться, как мальчишке. Но страсть занимала все мысли его. И он был просто поражен, когда Елена сама призналась в любви к нему, 50-летнему старику. Гордые родители ее, аристократы Речи Посполитой, с презрением отклонили сватовство Выговского. Хоть и заверял генеральный писарь, что без колебаний за нее и ее отца с матерью жизнь отдаст, что не нужно ему никакого приданого, что стал богат. И, казалось, ведь не должны огорчаться Стеткевичи: разборчивая невеста оставалась таковой почти до тридцати лет, уже явно засиделась в девках, отказывая одному жениху за другим. Но даже витавшая в воздухе мысль, что Елена может на всю жизнь остаться старой девой, не помогла генеральному писарю войска Запорожского. Родители аристократки придерживались правила: «Пусть лучше засохнет, а с худородным не ляжет». Получив отказ, Иван не сдался и, к радости Елены, похитил ее. После чего тут же обвенчался.