Иван Выговский смотрел на Юрия Немирича, как завороженный. Он не утруждал себя вопросами, откуда возьмутся морские порты на Полтавщине или в Запорожье[32], почему главенство в Польше дворянского сейма над королевской властью не привело страну к процветанию, а, напротив, стало лишь источником бед. «Послал же Господь мудрого человека. Как складно говорит. Надо следовать его советам», – решил Выговский.

– А как настроим дворцов, закупим в Голландии луковицы тюльпанов и засеем ими…

– Сады?

– Нет, степь. Будет у нас степь, как сад, а турецкий султан и австрийский император помрут от зависти! – продолжал фантазировать Немирич. Вскоре, вдрызг пьяный, мечтатель положил голову на стол и заснул…

Через два дня молодой гетман войска Запорожского Юрий Хмельницкий и его верный писарь Иван Выговский встречали царского посланца, Федора Бутурлина. Новый гетман просительно пояснил российскому окольничему:

– Не будьте в обиде, что бывший гетман, мой отец, сам не выехал вам навстречу, он очень болен.

Бутурлин смотрел на Юрия и недоумевал: «У такого отца – и эдакий сын. Гетманишке гусей надо пасти или в монастыре послушником быть, а не булаву в руке держать!»

На следующий день Бутурлин с гневом спрашивал Выговского, почто гетман Богдан Хмельницкий, вопреки царской воле, вступил в союз со шведами и трансильванцами; послал князю Ракоци, возжелавшему захватить Варшаву, 12 тысяч казаков в помощь?

Любых упреков ждал Выговский, но только не этих. «Как же так, – думал он, – ляхи спят и видят, как отобрать Украину, пан Беневский велеречиво уговаривает казаков перейти на сторону короля Яна Казимира, а Его царское величество ляхов защищает?!»

О том Выговский и говорил Бутурлину. В ответ воевода пояснил: у царя с Польшей не мир, а перемирие. Но раз так, никто из подданных Его царского величества воевать с ляхами не вправе.

На встрече с Богданом Хмельницким посланец царя возмущался:

– По указу великого государя велено в Киеве стрельцам жить с женами и детьми и дать им под дворы места и под пашни земли, но в Киеве полковник и войт[33] под стрелецкие дворы места не дают, стрельцы живут по шалашам.

Гетман (формально уже бывший), старый, больной, плохо вникавший в дела, растерянно произнес:

– В Киеве я давно не бывал.

Генеральный писарь Выговский осмелился вступить в разговор:

– Как можно у казаков и мещан дома отнять и отдать стрельцам?! Этим наведете на царя беду. Вон ляхи у пана гетмана один хутор в Субботове отобрали, так за эту кривду до сих пор кровь ляшская льется.

Хмельницкий с одобрением посмотрел на генерального писаря: какой верный помощник! Стало даже неловко и стыдно от того, что держал на цепи, перед красавицей Ганной позорил.

Вечером Выговский тайно явился к Бутурлину замаливать грехи.

– Ты что днем разлаялся, пес?! – грозно поинтересовался воевода.

– Говорил я так по гетманову приказу, – солгал Иван. – Коли молчал бы, гетман меня опять в цепи бы заковал и держал так до смерти или же на кол посадил бы!

Чтобы отвлечь внимание Бутурлина от дневного инцидента и показать перед окольничим свою верность царю, Иван Выговский передал Бутурлину собственноручно написанные копии грамот, которые писали гетману трансильванский воевода и шведский король. Устно писарь рассказал:

– Как шведский король решил армию в Польше на север вести, так испугался трансильванский воевода, что его одного поляки разобьют, стал на юг отходить. Полковник Жданович решил бросить его и вернуться на Украину.

– То мне все ведомо, – невозмутимо сказал воевода Бутурлин.

Иван Выговский сник, оттого, что не снискал расположения Федора Бутурлина, сидел печальный. Многоопытному Федору Васильевичу стало жаль его, в знак своего расположения он угостил генерального писаря водкой. «Да что же они так любят пить-то все!» – с тоской подумал трезвенник Выговский.

27 июля 1657 года тяжело больной Богдан Хмельницкий скончался.

Вскоре на раде в Чигирине полковники и рядовое казачество избрали новым гетманом генерального писаря Ивана Выговского и дали ему булаву с наказом верно служить государю всея Руси. Прошло совсем немного времени и Иван Выговский объявил польскому послу, ясновельможному пану Беневскому, что готов вернуться в польское подданство. На Украине начались смутные времена.

События на Украине имели прямое отношение к судьбе главного героя этой книги – Афанасия Лавреньевича Ордина-Нащокина. Проживи Богдан Хмельницкий еще несколько лет – и неизвестно что было бы с Ригой, с Латвией, с воеводством, которое поручили попечению Афанасия Лаврентьевича. Теперь же, когда на Украине требовались войска, в Москве стали смотреть на балтийский вопрос совсем иными глазами. Никаких подкреплений воеводе Царевичев-Дмитриева града, естественно, не могло быть послано.

Мал замок Адзель, да крепок! Сотни лет стоял на берегу Гауи самый маленький по размеру из всех замков ливонских рыцарей. Всего 9 на 11 метров замковый двор, менее 30 метров – длина крепостной стены. Зато толщина стен – почти 2 метра, высота – 12 метров, перед замком – 2 сторожевые башни. К тому же со всех сторон замок окружен водой: с одной стороны – бурные воды реки Гауи, с другой – впадающая в нее речушка, с третьей – глубокий ров. Попробуй-ка захвати замок Адзель! Русские войска в 1656 году смогли сделать это только из-за малодушия шведского коменданта. А через год замок стал последним рубежом обороны для воеводы русской Ливонии Афанасия Лаврентьевича Ордина-Нащокина.

Как же получилось, что воевода был осажден в Адзеле, за десятки верст от столицы своего воеводства Царевичев-Дмитриева града? Да очень просто: бои шли на севере Ливонии, а основные силы русской армии сосредоточились в Пскове. Хоть и малым войском располагал Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин, но не считал нужным сидеть сложа руки, двинулся к театру военных действий. Вот только насчитывалось у него лишь несколько сотен ратных людей, а у шведского генерал-майора Фридриха фон Левена – более двух тысяч – и все сплошь конница да драгуны, способные драться и конными, и пешими. От таких не уйти. Пришлось сесть в осаду в старинном замке Адзель.

Утром 8 июня 1657 года Афанасий Лаврентьевич с сыном Воином поднялись на башню замка, с которой хорошо были видны и неприятель, и река Гауя, и находившийся неподалеку лес, и невысокие холмы. Чужая земля, но так ли уж отличен от псковских земель здешний пейзаж? Разве что сам замок совсем непохож на русские порубежные крепости. Наверху, на смотровой площадке башни, легко дышалось, из-за легкого ветерка не докучала жара. Настроение у воеводы, однако, было невеселым. Да, еще зимой, в феврале, Боярская дума приговорила: промышлять всякими мерами, чтобы привести шведов к миру. Только вот лучшая мера в таких случаях – крупная армия. А царь в Ливонию подкреплений не слал, сосредотачивал силы в Полоцке да на Украине, говорил, что нельзя тамошних православных людей оставлять под польским игом. Мысль верная, вот только оставлять занятые земли почти без армии – все равно что сигнал дать ворогу: не мир заключай, а нападай!