Царь Алексей Михайлович в письме к князю Тимофею Ивановичу Щербатову нашел в себе силы утешать воеводу, выразил надежду, что раненый воевода Матвей Васильевич Шереметев жив и лишь попал в плен. Действительно, тяжелораненый воевода Шереметев в бессознательном состоянии оказался в плену, но прожил после боя меньше суток. Царь лишился хорошего друга.

Война продолжалась, и государь всея Руси послал в Псков нового воеводу – Ивана Андреевича Хованского по прозвищу Тараруй[36], так как лучшей кандидатуры не нашлось.

Ясным солнечным днем отблески позолоченной кровли собора Святой Троицы слепили почти как солнце. Князь Иван Андреевич Хованский даже зажмурил на мгновенье глаза, когда проезжал мимо этого храма. По тому, сколь надменно восседал в седле родовитый всадник, сколь презрительно смотрел он перед собой и сколь торопливо разбегались людишки перед его скачущим рысью конем, нетрудно было понять – по псковским улицам разъезжал властелин города.

Велик был город Псков: на девять верст тянулись его крепостные стены, десятки церквей построили православные в одном из крупнейших градов своих. Псковский воевода проскакал по кварталу кузнецов, пересек улицу рыбаков, проехал мимо Монетного двора (лишь в Москве да в Пскове разрешено было чеканить деньги в государстве Российском) и вскоре въехал на торг.

В глаза ему бросилось изобилие продуктов: свежая рыба, мясо множества птиц и зверей, тюки с зерном. Воевода помрачнел – ему была ведома причина того, почему рынок оказался так завален товарами. До войны в Псков приезжали нарвские, ревельские, дерптские купцы, оптом закупали и лен, и продукты питания, и различные лесные богатства – нужную для изготовления пороха золу, смолу, что оберегала от коррозии морские суда и стены деревянных домов, мачтовый лес. Теперь же псковские торговцы недоумевали: куда им девать свои запасы товаров? Пожалуй, лишь богатейший из них – Сергей Поганкин – не унывал и продолжал увеличивать свое состояние. Делал он это весьма просто: скупал у обедневших собратьев по профессии лавки, уже в десятках псковских лавках торговали приказчики Сергея Поганкина.

К трехэтажному каменному дому Сергея Поганкина (только у самого воеводы да у псковского епископа имелись столь же богатые палаты) и подъехал князь Хованский. Перекрестившись у калитки, где хозяин выставил икону Николая Чудотворца, покровителя купцов, Иван Андреевич въехал во двор. Там воевода неторопливо слез с коня и с такою силою и властностью бросил поводья сопровождавшему его Ивашке, что тот восхитился: где еще на Руси найдешь столь могучего и величественного господина?!

Гордившийся своим происхождением от создателя Великого княжества Литовского Гедемина, князь Хованский достиг уже возраста сорока лет и вполне мог бы говорить словами известной песни двадцатого столетия: «Мои года, мое богатство». Ибо иных свершений за плечами, увы, не имел. Но держался так, словно был признан великим полководцем, достойным слугой царя. Впрочем, в Пскове нового воеводу боялись. Боялись и стрельцы, и ополченцы-дворяне, и купцы, и ремесленники. И вот почему. Шестью годами ранее, когда на Севере Руси стали по межгосударственному договору скупать хлеб для Швеции и цены на зерно резко возросли, в Пскове и Новгороде вспыхнул бунт. Возмущенные подорожанием хлеба псковитяне схватили и посадили в тюрьму шведского дипломата, заставили бежать местного воеводу, избили и чуть не убили митрополита Никона[37]. Царь отправил подавлять мятеж князя Хованского с немалым войском. А тот велел рубить головы и правым, и виноватым. Дело дошло до того, что новгородца Фому суд в его отсутствие признал мятежником в тот самый момент, когда самого Фому в том же Новгороде, только в нескольких сотнях метрах от суда, сердечно благодарили за спасение от бунтовщиков митрополита Никона и местного воеводы! А люди князя готовы были и таких людей отправлять на плаху. Так что Иван Андреевич приобрел тогда и в Новгороде, и в Пскове репутацию страшного человека.

Ныне князь ногой открыл дверь в дом купца Поганкина, ступил в сени. Навстречу ему бежал, словно скатывался с лестницы, невысокий и пузатый Сергей Поганкин. При виде воеводы склонился столь низко, что казалось, собственными волосами подмел в сенях пол.

– Челом, челом бью, боярин! – почтительно произнес купец.

Поганкин умело польстил князю, потешил его самолюбие. Все дал Бог Ивану Андреевичу Хованскому – и родословную[38], и княжеский титул, и богатство, и высокую должность. Но вот чести стать боярином (этим званием государь награждал лишь самых умных, самых способных слуг своих) Иван Андреевич пока не удостоился. О чем ловкий делец Сергей Поганкин мудро забыл.

Однако лесть лишь на несколько секунд оградила хитреца от княжеского гнева. Улыбка медленно сползла с лица Ивана Андреевича. Губы грозного воеводы сжались, взгляд сделался страшен.

– Смилуйся! – взмолился Поганкин, видя гнев воеводы, и на сей раз подмел пол уже не только волосами, но и густой, окладистой бородой. Купец не спрашивал, почему рассержен князь – сочтет нужным, проинформирует.

Князь хотел видеть его глаза, не желал говорить в тот момент, когда Поганкин уткнулся лицом в пол. Недолго думая, нагнулся, схватил торговца за бороду, потянул ее вверх и, невзирая на страшный крик, таким способом поднял купчишку на ноги.

Когда Сергей Поганкин пришел в себя после страшной боли, только и спросил:

– Почто, воевода милостивый?!

– Ты пес еси, кал еси! – доходчиво объяснил Хованский цитатой из Ивана Грозного.

Поганкин был столь напуган, что, несмотря на устроенную ему воеводой пытку, по-прежнему не просил объяснить, на что же Хованский гневается, почему имя богатейшего горожанина так порочит. Стоял Поганкин, трясся от страха и ждал продолжения. Глаза его были полны слез.

– Значит, опять тайно ездил в немецкую землю и у границы встречался с ливонскими купцами? А ежели тебя бы там поймали да стали огнем пытать, спрашивая, сколько в Пскове войск, каковы они? Ты ведь много бы свеям рассказал, Поганка!

Князь Хованский от души заехал купцу каблуком сапога между ног.

Тот уже не орал, а несколько минут беззвучно корчился от боли, вновь упав на землю.

– Город, войско погубить хочешь?! Ты пес еси, кал еси! – повторил князь и сапогом от всей души дал Поганкину по полной заднице, словно испытывал изделие сапожника на прочность. Поганкин решил, что отпираться бесполезно.

– Бес попутал, – жалобно сказал богатейший псковитянин, елозя брюхом по не очень-то чистому полу. – Смилуйся, князь-воевода, не вели казнить, не оставляй сиротами детей моих малых!

Поганкин молил о пощаде очень жалобно, а про себя думал со злостью: «Кто выдал?! Распознаю, денег не пожалею, найму татей, чтоб утопили предателя в реке Пскове!»