«Да, подумал я, этот старый ессей не так-то прост… Может быть, он и соврал насчет буквы, падающей с неба, но у них действительно кто-то умирает каждый год внезапной смертью, я даже слышал об этом».

– Скажи, Охийя, как именно вы поститесь перед началом дождей? – попросил я.

– Во время поста мы почти не принимаем пищи, сокрушаемся о своей немощи, плачем, но главное – мы молчим, – ответил старик. – Мы закрываем ворота, и в эти дни никто не может попасть в обитель. Иногда больные умирают у ворот, но мы непреклонны, потому что любовь к Богу – это главное, а все остальное – мираж, и если мы не будем соблюдать заповеди, то потеряем себя и погибнем. Однажды во время поста к нам приехал богатый юноша по имени Иоазар, любовник самого тетрарха Авилинеи Лисания. Дело было в том, что Иоазар внезапно начал слепнуть и ничто ему не помогало. Он устремился к нам, но приехал к самому началу поста. Он был с большой свитой – охраной и слугами. Сначала умолял нас, потом угрожал, но мы не пускали его к себе, хотя и могли, наверное, вылечить. Сидя за каменными стенами, мы молились в безмолвии. Вскоре Иоазар уехал и, говорят, ослеп. Такова наша любовь ко Всевышнему, Йесус. Мы непреклонны в благочестии. Но почему Бог позволяет падать с неба смертоносной букве? И как этого избежать?

Слушая Охийю, я задумался о судьбе Иоазара. Отверг ли тетрарх своего ослепшего возлюбленного? Гладко выбритого, с подведенными сурьмой глазами и намазанной белилами кожей, но слепого? Или наоборот – это печальное обстоятельство распалит страсть, ведь некоторые люди завязывают друг другу глаза во время эротических игр. Наслаждению часто мешают зубы, волосы и ногти, и, может быть, зрение тоже лишнее в этом деле? Зачем глаза, если ты полностью растворен в любовнике? Вероятно, следует всецело отречься от своего тела, чтобы наконец поймать сладострастие за хвост. А еще я удивился последовательности кумранских отшельников. Бесчувствие они смогли превратить в инструмент борьбы с легкомыслием, но их равнодушное упорство явно не удовлетворяло Бога, и падающая буква была знамением, которое я сразу же прочитал, не понимая, почему кумранцы не смогли истолковать его в течение шестидесяти семи лет.

– Сейчас объясню тебе, в чем дело, следуй за мной, – сказал я.

Мы встали, и я подвел старца к южной стене синагоги, освещенной солнцем. По пути я поднял с дорожки кусочек угля и написал им на белом мраморе стены слово

[58]

– Охийя, прочитай то, что ты видишь, – попросил я.

– Небо, – ответил старик.

– А теперь представь, что сейчас месяц хэшван, время первых дождей. И вот – буква Коф упала с неба и убила кого-то, – сказал я, плюнул на эту букву и стер ее. – А теперь скажи, Охийя, какое слово осталось?

Охийя молчал, изумленно разглядывая слово

[59]

– Вот что в течение шестидесяти семи лет хотел сообщить вам Господь! – воскликнул я, а Охийя в страхе отступил от стены на шаг. – Буква убивает, а дух животворит! Но вы, ессеи, спрятали дух в кувшин и запечатали этот кувшин, вы спрятались в пустыне и мечтаете о вечной жизни только для вас. «Говорите!» – это обращение к каждому кумранцу. Ты сказал, что вы не делаете никому зла, но, отказывая людям в исцелении во время вашего молчаливого поста, вы совершаете зло бездействием. Так не молчите же! Молчанием предается Бог, если он есть и не сошел с ума от того, что ему не с кем поговорить. А Бог – это вам не любимый ласковый брат. Он строг. – Я потряс перед носом Охийи пальцем, блестя перстнем звездочета. – Если Он будет добрым, простые люди перестанут Его бояться и начнут прямо на улицах грызть друг другу глотки, как бешеные гиены. Это только для умного человека хорошо, когда Бог похож на заботливого слугу, но умных людей катастрофически мало: дикий гусь может целый день лететь над Палестиной и не увидеть внизу ни одного умного человека. Вы уединились там, в пустыне, спасая себя, думая только о себе, и этим прогневали Господа. Зачем горит свеча, если вы накрыли ее горшком? Разбейте проклятый горшок! Пусть этот свет достигнет сокровенных углов мира! И не молчите в пост, если можете исцелять людей словом.

Охийя изумленно смотрел то на меня, то на черные буквы на стене.

– Ты разгадал загадку, которая мучила нас столько лет, Йесус, и твои слова – галаадский бальзам[60] для моего сердца! – сказал он. – Я только что понял, что мы, ессеи, подобны змее, кусающей себя за хвост… Я понял… Но мне надо убедить в этом моих братьев. Мы, кумранские ессеи, должны направить свои стопы в мир, чтобы сгореть в огне мира во славу Всевышнего! – Он вдруг заплакал, и затряслась его борода, заплетенная в косу.

– Числовое значение буквы Коф равняется ста, – продолжал я, – а значит, если шестьдесят семь букв упало, осталось еще тридцать три. Это тридцать три жизни ваших братьев. Хотите их спасти? Отверзайте ваши уста и помогайте больным даже во время строгого поста. Не надо преумножать скорбь безмолвием, кому это нужно? Несите свет миру неумолчно, и наш еврейский Бог, который присматривает за вами, будет доволен. Будьте как птицы, которые искусно парят на волнах стихии мира сего! Не уподобляйтесь змее, которая использует свой язык только для того, чтобы ощупывать мертвые камни…

Конечно, я знал, что у него не получится ни в чем переубедить свою общину. Старика посетило озарение, но, скорее всего, понимал я, братья-скорбецы просто подвергнут его какому-нибудь тщательно продуманному наказанию, они это умеют, а в худшем случае изгонят из братства и он быстро закончит свои дни, презираемый ессеями и не понимаемый всеми остальными. Но как было удивительно, что разум его не иссох, что он услышал меня! Это было чудом. Старик, который увидел два черных слова на белом фоне и родился заново. Но я не мог поступить иначе и утаить правду от ближнего своего, потому что всех нас ждет в конце времен примерно одно и то же, только в разной степени ужаса, так не разумнее ли оставаться немного жестоким, но абсолютно честным?

Мы вышли из сада к маленькой рыночной площади. Было очень жарко, и под навесами сидели только несколько аравийских торговцев, предлагая свой товар: пряности, дешевые украшения, амбру, индийские ножи, тонкой выделки кожу и шерстяные ткани. В пыли лежали, подобрав под себя ноги, их бурые развьюченные верблюды крупной и выносливой породы, привезшие все это через пески и Хиджасские горы по караванному пути вдоль Эритрейского моря. Верблюды тоже продавались. Остальные купцы и лавочники в прохладе каменных домов ждали вечернего часа, чтобы начать торговлю, когда спадет жара и на площади закипит жизнь.