Матфей умело очаровал их, наговорил небылиц про меня и нашу компанию, и они жаждали увидеть Йесуса, бродячего учителя из Нацерета.

Мы шли налегке, потому что почти не имели вещей. Я был рад оставить амбар, где провел столько времени. Было бы грустно остаток жизни просидеть в амбаре. Мы покинули город тихо, никому ничего не сказав, и я рассчитывал, что некоторое время буду избавлен от больных и нищих, искавших меня в Кафарнауме.

Жаль, здоровые и богатые не имеют нужды во враче, общаться с ними веселее и выгоднее.

Накануне Венедад из Гергесы несколько раз присылал ко мне своего слугу, требуя вернуть десять статиров, и, оставив Кафарнаум, мы на время исчезали с глаз этого корыстолюбца, не постеснявшегося требовать проценты у меня – такого же, как он, еврея.

К тому же, размышлял я, если моя беседа с нагидами не убедила их в моей невиновности и Священный суд постановит взять меня под стражу, духовные власти тоже будут сперва искать меня в Кафарнауме. Да, Хоразин недалеко, всего в двух поприщах, но это могло меня спасти, потому что слухи часто опережают тех, кто присвоил себе право вершить суд Божий, – я мог бы успеть убежать.

По дороге навстречу нам проехала женщина на осле. Она сидела боком, свесив ноги на одну сторону, и даже не посмотрела на нас. Как и многие еврейки, она была приучена к скромности, как собака к своему месту. Меня всегда раздражало такое поведение женщин, стыдящихся поднять взгляд на незнакомца. Они живут бессловесно и тихо, мечтая разве что о новом платке или серебряном колечке, но зачем нужна такая жизнь? Они бесконечно рожают детей, как кошки, и думают, что это поможет им обрести вечность, но нет, это одна из самых горьких иллюзий – видеть в детях продолжение себя, ведь еще никому не удалось переселиться в тело своего ребенка, а потом в тело внука и так далее. Кумранские отшельники справедливо полагают, что, умножая плоть, мы лишь умножаем скорби, но их нерациональная серьезность не позволяет им наслаждаться женщинами. Глядя на эту еврейку, я вдруг подумал, что когда-нибудь ослы станут механическими. Сделанные из металла, они не будут нуждаться в кормежке и упрямиться, но женщины, стыдясь раздвинуть ноги, все равно будут ездить на них только боком.

Удивительно! Сверкающий бронзовый осел, способный перевозить огромный вес… Я поделился этой мыслью с учениками, но они смущенно молчали, решив, что я сказал безумную вещь. Иуда с тревогой взглянул на меня, пытаясь понять, не перегрелся ли я на полуденном солнце. Но реальность всегда еще более непостижима, чем наши пылкие предположения, поэтому когда-нибудь механическими станут не только ослы, но и люди. Ведь это лучший способ получить воинов, которые не боятся смерти и не требуют жалованья. Вот только как наделить их рассудком? Этот вопрос не менее интересен, чем методика приручения драконов в трактате Аристея Старшего «О пространственных местах». Да, мысленных многоголовых бестий можно укротить и заставить служить себе с помощью обрядов и силы воли, можно даже перекрашивать их из зеленого в красный цвет и обратно, но они изначально способны думать, а как вдохнуть разум в головы металлических воинов? Очевидно, для этого нужны человеческие жертвоприношения…

Хоразинские сестры хорошо встретили нас. Рыжие, веселые и добродушные, склонные к приятной полноте, они были подобны старым мехам с новым вином, которое еще бродило, и это было замечательно. Обеим было под пятьдесят, но они каким-то образом сохранили свежесть – может быть, потому, что возле эротического огня, который они воплощали, до тех пор не удавалось погреться никому из мужчин, хотя они часто привечали у себя гостей: проповедников, странствующих мудрецов и целителей. Сытая беззаботная жизнь оставляла им время на то, чтобы искать истину.

Старшую звали Гита, а младшую – Тали.

Тяжелые ставни на окнах их прекрасного дома спасали от жары.

Каменный, в два этажа, с пристройками – это был один из лучших домов Хоразина, хоть и стоял на самой окраине, сразу за ним с южной стороны начинался огромный ухоженный масличный сад, принадлежащий сестрам. Такое расположение дома мне нравилось тем, что по саду, случись чего, можно было легко убежать и укрыться среди окрестных холмов, ведь я так и не знал, что решили священники после беседы в синагоге Кафарнаума. В любой час за мной могла прийти стража.

В холодных подвалах дома хранилось множество продуктов: запасы муки, сыра, колбас, вин и прочего.

Гита была не такой миловидной, как ее младшая сестра, но понравилась мне больше. Чтобы не обидеть младшую и не заставить ее ревновать, я не выдал этого чувства и был одинаково обходителен с обеими, по крайней мере первое время.

Сестры позволили нам расположиться на втором этаже. Одну комнату, с большим окном в сад, занял я с Иудой, а вторую – остальные ученики.

В доме была прислуга. Богатые сестры подарили нам возможность пожить в достойных условиях. Но взамен я каждый день ублажал их беседами и вообще веселил как мог.

Ученики в те дни находились рядом со мной, потому что в этом чудесном доме у них появилось все необходимое и не надо было скитаться по окрестным селениям в поисках случайного куска хлеба. Каждый вечер в просторной комнате на первом этаже мы устраивали долгую трапезу. Слуги сооружали нам ложа, расставляли на ковре угощения, и комната превращалась в резиденцию, где все слушали меня с благоговением, а я, сидя под медным светильником в виде головы сатира, рассказывал им истории из Писания, объясняя загадочные места. С помощью слов я поднимал учеников и двух наших хозяек к небу на крыльях пророков, я вел их через века: законодатель Моисей отверзал для нас море, чтобы мы вышли из ненавистного Египта; на наших глазах Йешаяху с помощью молитвы убил несколько тысяч ассирийцев и возвратил тень на десять ступеней назад, подчинив своей воле само солнце; на наших глазах Йехезкеля побили камнями за то, что он свидетельствовал о приходе мессии…

Тяжелая дубовая дверь дома была заперта на железный засов, на улицах Хоразина сгущалась тьма, а в комнате с белеными стенами было уютно: горели лампы, на расписных блюдах лежала хорошая пища, и добрые старые девы вздыхали, слушая меня, вытирали слезы, когда оскорбленный левит резал ножом свою наложницу на двенадцать частей, и смеялись, когда ослица говорила рассвирепевшему Валааму человеческим голосом: «Что я тебе сделала, что ты бьешь меня вот уже третий раз?»

Слуга приносил из подвала двуручный сосуд с охлажденным фасосским вином, я наливал его в кубки и чувствовал себя счастливейшим из симпосиархов. Правда, в отличие от эллинских мастеров застолья я никогда не портил вино водой. Вино можно размешивать только старым густым вином, чтобы улучшить вкус молодого.

У нас было коровье масло и хлеб из первосортной муки, ягнятина, копченая рыба, выдержанный сыр и вяленые оливки; птица, тушенная в козьем молоке. О, если бы души людей так же легко усваивали мудрость мира, как их тела усваивают пищу! Тогда бы не было обид и недоразумений, войн и ревности, пусть даже священной.

Гита полюбила меня. Слушая мои истории, она подолгу мечтательно смотрела на меня, приоткрыв рот, в котором виднелись белые и крепкие, как у юной девушки, зубы.