на Румынский игорный клуб. Как сообщали репортеры, Япончик со своей компанией, размахивавшей пистолетами, ворвался в клуб и «забрал с кона 100 тысяч рублей и еще 200 тысяч – из карманов посетителей. Более ста человек, присутствовавших в клубе, были ограблены. С женщин срывали бриллиантовые ожерелья и прятали их в голенища сапог».

Репортеры отметили также факт, что один из посетителей, увидев вооруженных налетчиков, закатил глаза под лоб и тихо сполз со стула на пол. Когда его попробовали поднять, оказалось, что этот мужчина уже начал синеть – был мертв.

Вот где Мишка Япончик заработал свой «стартовый», как принято ныне говорить, капитал.

К тому, что было позаимствовано в магазинах и Румынском клубе, Япончик присовокупил деньги, добытые в последующих налетах, купил несколько доходных домов, пару особняков и открыл модный ресторан «Монте-Карло», куда любили ходить французские офицеры.

Котовский бывал в нем, ресторан так себе, средненький, официантам надо обязательно показывать кулак, иначе обжулят. Впрочем, обманывать Котовского они боялись – себе могло стать дороже.

Окинув взглядом публику, – все-таки три тысячи человек – это большая сила, Котовский уважительно наклонил голову и спросил у Япончика:

– Что думаешь делать дальше?

– Штурмовать тюрьму.

– Отличная мысль.

– Только вот какая штука – внутри есть пулеметы.

– Пулеметов не бойся, они нейтрализованы.

Брови на Мишкином лице дернулись и двумя круто изогнутыми крылышками прыгнули вверх.

– Как так?

– Очень просто – мы разоружили охрану. Пулеметы – наши. Стрельбы не будет.

– Тогда чего же мы медлим?! – тонко, горласто, будто ножом полоснул по живому телу, вскричал Япончик. – Братья, штурмуем ворота!

Слово «братья» у Япончика было из анархистского набора, связь с этими людьми Мишка сохранял до конца дней своих.

Голос Япончика был слышен, наверное, в трех кварталах от тюрьмы, толпа на него среагировала незамедлительно, всколыхнулась. Откуда-то взялось бревно, которое держали в руках сразу десять человек.

Люди расступились, освободили боевой десятке дорогу – вперед!

– И-и – р-раз! – скомандовал один из тех, кто держал бревно, выбранный, судя по всему, старшим, – высокий лысый громодянин с большими пушистыми усами. Подопечные дружно гаркнули в ответ и, громко топая каблуками, помчались в атаку на ворота. Торцом бревна они целили в самый центр двух грузных железных половинок.

Первая атака не удалась. Ворота устояли.

– Навались! – послал людей во вторую атаку Япончик. – Цвек!

После второй атаки ворота хрустнули жалобно, отозвались на удар железным стоном, но выдержали.

– Навались! – вновь резко, визгливо, как-то по-птичьи, и подпрыгнув по-птичьи, – скомандовал Япончик. – Цвек!

Третья попытка оказалась удачной, ворота жалобно громыхнули, пискнули, над ними взнялись сорванные гайки, и ворота опрокинулись во внутренний двор тюрьмы.

– Ур-ра-а-а! – восторженно заревела толпа.

Надзиратели без всякого сопротивления, с угодливыми улыбками на лице сдали толпе ключи от камер. Всего было освобождено около семисот человек, в основном уголовников.

Но в числе освобожденных были и «политики», в частности, на волю вышли связные областкома Чуковская и Попенко. В тюрьме их ждала верная смерть: в течение одного-двух дней связные были бы расстреляны. Об этом свидетельствовали и бумаги, найденные в кабинете начальника тюрьмы. Все зависело от того, как идут бои около Березовки.

Белые держались там прочно, ногтями, зубами вцепились в землю, обставились пушками, надеялись устоять, но не устояли.

Техники, оружия в Березовке было захвачено столько, что количеству трофеев удивились даже бывалые вояки: танки, броневики, обычные автомобили, орудия, горы снарядов к ним, английские и немецкие пулеметы, не говоря уже о провианте, фураже и обмундировании.

Один из трофейных танков был отправлен в Москву в подарок Ленину. Железная громадина эта, распугавшая своим грохотом и серым бензиновым дымом всех ворон, поселившихся за кремлевскими стенами, первого мая девятнадцатого года была выставлена на Красной площади.

Владимир Ильич выкроил немного времени в своем переполненном государственными делами графике и сочинил короткое письмо красноармейцам: «Этот подарок дорог нам всем, дорог рабочим и крестьянам России, как доказательство геройства украинских братьев, дорог также потому, что свидетельствует о полном крахе казавшейся столь сильной Антанты»…

Когда Котовский покидал запруженную людьми площадь, примыкавшую к тюрьме, то неожиданно увидел знакомое лицо, хотя и не сразу вспомнил, откуда знает этого человека.

Лоб, щеки, подбородок у незнакомого знакомца были красными, будто он объелся перца, короткие, неровно прилизанные волосы прилипли к темени, под пиджаком у него Котовский засек здоровенный убойный револьвер. Невольно усмехнулся: серьезный, однако, господин.

Увидев, что Котовский на него смотрит, «серьезный господин» боком, как краб, приблизился к нему и произнес:

– Здравствуйте, Григорий Иванович! Тысячу лет, тысячу зим не виделись, не так ли? – поймав вопросительное выражение, возникшее в глазах Котовского, пояснил: – Вы в моем доме спрятались, когда вас настигала контрразведка.

Теперь Котовский все вспомнил, наклонил голову приветливо. Подтвердил:

– Да, тысячу лет…

– Вы еще сказали, что мой должник.

– Да-да, – Котовский пожал краснолицему человеку руку и покинул площадь. Имени Мейера Зайдера он так и не вспомнил, хотя хорошо помнил, как прятался на чердаке публичного дома, когда его преследовала, – и почти настигла, – деникинская контрразведка…

Вскоре Котовский случайно встретился с Зайдером в городе, тот, окруженный беззаботно щебечущими девушками, направлялся, судя по всему, к своему дому, превращенному в пикантное заведение. Котовского он не заметил, а вот Григорий Иванович его узнал. Имени вновь не вспомнил, но в мозгу всплыло прозвище краснолицего – Майорчик.

Майорчик отправился в одну сторону, а Котовский – в другую…

Через сорок пять минут после этой встречи к зданию Государственного банка подъехали три громоздких, способных везти тяжелый груз автомобиля. Из кабин вышли несколько деникинских офицеров. Возглавлял их высокий представительный полковник, потребовал у часового, тяжело опиравшегося на винтовку, – у часового была перебинтована голова, – чтобы тот вызвал начальника охраны.

– Начальник охраны срочно отбыл в комендатуру, – доложил часовой.

На зов часового явился заспанный офицер с казачьими погонами и старой шашкой, вольно болтающейся на ремне.

Полковник предъявил ему бумагу, украшенную сразу несколькими подписями, вверху стоял небрежный росчерк самого Гришина-Алмазова.

Начальник караула, шевеля губами, словно неграмотный, прочитал бумагу.

– Вам бы нашего главного дождаться, капитана Шпиленко, он командует охраной банка.

– Вы что, сударь? – укоризненным тоном произнес полковник. – Большевики вот-вот войдут в Одессу… Хотите, чтобы все ценности, все золото и деньги, хранящиеся здесь, – полковник пальцем обвел здание банка, – достались им?

Начальник караула смятенно покачал головой.

– Нет-нет, ни в коем разе… Просто вы забираете весь банк – а тут добра и денег на пять миллионов рублей. Страшно как-то отдавать.

– Вы определенно работаете на большевиков, сударь! Готовите им подарок на фарфоровом блюдечке.

– Помилуйте, господин полковник! Обижаете фронтовика.

– И не думал даже, – с широкой располагающей улыбкой проговорил полковник, – к перевозке все готово?

– Так точно! И деньги, и драгоценности упакованы в ящики.

Всего пятнадцать минут понадобилось «деникинским офицерам», чтобы перекинуть ящики в автомобили, после чего полковник помахал начальнику караула перчаткой, и грузовики с ревом отчалили от здания банка.

А еще через пятнадцать минут также прибыли три мощных грузовых машины с несколькими нарядами офицеров, и руководитель