другой край света и жить там беззаботно. Но нет, он предпочел остаться, быть рядом с сыном, которого еще даже в глаза не видел. Так что не надо упрямиться и изображать из себя чего-то. Пора бы уже ставить на первое место ребенка, а не тараканов в своей голове. Ты мать, и тебе тридцать шесть лет, между прочим.

Саша пила остывший кофе с молоком и молча впитывала этот внезапно прорвавшийся поток перекипевших маминых слов. Рассеянно смотрела в окно, в утреннюю темноту – такую же, как кофе, холодную и некрепкую, будто разбавленную молоком.

Соня тоже считала, что Саше надо обязательно переехать к Виталику. Попробовать построить с ним что-то серьезное – ради Левы. А заодно и ради себя самой. На следующий день она пригласила Сашу на чай – с неожиданными, сильно преждевременными рождественскими пряниками – и принялась убеждать ее проявить благоразумие.

– Ты, конечно, извини, что я ему позвонила. Вмешалась немного в твою личную жизнь, ну да, признаю. Но я по-другому не могла, вы бы так до бесконечности сидели каждый в своем углу и тупили бы. Ну правда, Есипова, он ведь парень-то неплохой. Может, конечно, тебе неприятно вот так сразу, по первому зову, к нему бежать. Я понимаю, обидно, он тогда тебя променял на какую-то индюшку с работы. Но ладно, забудь уже об этом. Он же сейчас пришел, одумался. Захотел признать Леву, остепениться, несмотря на свою инфантильность. И любвеобильность.

От этих слов Саша почувствовала невыносимую духоту – осязаемую, живую. Словно перегретый застоялый воздух внезапно положил ей на плечи тяжелые руки и стал придавливать ее тело к полу, к Сониному пушистому ковру.

– Мне не обидно. Не в этом дело. Мне сейчас вообще не до отношений, ни с Виталиком, ни с кем-то другим. Не до создания семьи.

– В смысле – не до создания? У тебя уже есть семья, и тебе от нее никуда не деться. Пойми это, Есипова. У тебя есть сын Лева, он твоя семья. Может, ты и не планировала его зачинать, но тем не менее он есть, он существует. Так пусть с ним рядом будет отец. И тебе самой, кстати, будет проще рядом с Виталиком.

– Вряд ли, Сонь. После рождения Левы моя жизнь пошла наперекосяк, и от присутствия в ней Виталика проще она не станет. Только еще больше усложнится.

– Да ладно тебе, ну, все постепенно образуется. Со временем придешь в себя. Я понимаю, ты хотела скрыть от работодателя свою беременность, успеть уехать до рождения ребенка. Чтобы все обнаружилось уже там и этой твоей туристической шарашке некуда было деваться. Но подумай, как бы ты одна выкручивалась, работая в чужой стране с маленьким ребенком на руках? Да и вообще, как получилось, так и получилось. Оно, наверное, и к лучшему, что ты осталась здесь. А то, что не сложилось с работой, – ну ничего, переживешь, не самое страшное. Время все расставляет на свои места.

Саша медленно покачала головой.

– Сонь, ты не понимаешь. Время ничего не расставляет по местам и ничего не лечит. Оно проходит сквозь меня, как сквозь дуршлаг. Оно течет, а я не чувствую от его течения никакого успокоительного, целебного, что ли, действия… Я живу изо дня в день, пытаясь не захлебнуться в каком-то безвременье. В тоске по утерянной мечте. Потому что так сложилось: моя единственная мечта безвозвратно утеряна.

Соня закатила глаза.

– Мечта, тоже мне! Есипова, ну что это за мечта? Стоять с табличкой на вокзале? Встречать бестолковых, вечно чем-то недовольных хамоватых туристов? Слушать их жалобы на то, что Зина проспала и опоздала на поезд, а Сеня с Игорьком перебухали, потеряли паспорта и вышли не на той станции?

– Я хотела ждать и встречать. Как бы открывать ворота чудесного города перед прибывшими людьми. И затем ждать новых. А если до следующего поезда остается много времени, сидеть на вокзальной площади, рядом с фонтаном в виде райского павлина.

– Сидеть на вокзальной площади рядом с павлином… Какой-то навязчивый бред. Ты уж прости, конечно. Но это правда очень нелепая мечта.

Духота все сильнее давила на Сашу, впивалась в нее настырными липкими пальцами. От тяжести воздуха в голове проросла неспешная ноющая боль, потихоньку начала расцветать багровыми крошечными пучками где-то в затылке.

– Какая есть.

– Да что ты так помешалась на своей Анимии? Я бы еще могла понять, если бы тебе там светила какая-то немыслимая, блистательная карьера, а рождение Левы перечеркнуло бы все твои амбициозные планы. Но пойми, тебя бы там не ждали ни золотые горы, ни какие-то головокружительные перспективы. Ты была бы в этой своей Анимии девочкой на побегушках. И на тебя валили бы все проблемы – связанные и не связанные с твоими рабочими обязанностями. Ты всегда оказывалась бы крайней. Да и в любом случае, Есипова, ну что может быть важнее ребенка? Вот он спит, такой хорошенький. – Соня кивнула в сторону углового дивана, на котором лежал Лева, обложенный большими бирюзово-желтыми подушками в виде бантов. – Как можно ему не радоваться? Как можно жалеть о каком-то павлине на площади?

Саша с трудом подтянула безвольно повисший взгляд к дивану, к беззащитно спящему сыну. Попыталась почувствовать радость, но все выдавленные из сердца капли нежности тут же растворились в мучительной духоте и багровой головной боли. Зато Сонино как можно не замолкало внутри, отзывалось тяжким протяжным гулом. Саша подумала, что ей действительно не можно не радоваться Леве, не можно жалеть о фонтанном павлине. И если она не радуется и жалеет, значит, внутри у нее, видимо, что-то не так. Видимо, какие-то болезнетворные густые сорняки проросли в ее сердце и заглушают рост нормальных человеческих чувств. И, наверное, надо постараться выдернуть эти сорняки с корнями – как можно скорее.

– Есипова, ну правда, – продолжила Соня чуть смягчившимся, как будто слегка подтаявшим голосом. – Подумай о сыне, забудь уже о своей анимийской мечте. И переезжай к Виталику. Я поняла, что он не герой твоего романа, но все-таки такой вариант явно лучше, чем одинокое материнство.

В ответ Саша неопределенно мотнула головой, плотно сжала губы.

– Переезжай, – совсем тихо, вкрадчивым шепотом повторила Соня.

10. Надежно и хитроумно

И Саша переехала. Собрала вещи – немногочисленные свои и неисчислимые, бесконечно разрастающиеся Левины – и отправилась жить в квартиру Виталика. Ту самую, где она когда-то проводила безмятежные вечера, плывя сквозь ласковое, не отяжеленное время. Где сидела на прокуренном диване и небрежно, лениво улыбалась, отказываясь пить вино из