умиляли ни первые Левины попытки перевернуться на живот, ни первая улыбка. И даже родинка на правой лопатке – в точности как у Кристины – не вызывала, в отличие от дочкиной, ни капли нежности, мягкого трепетного тепла.

Вероятно, материнские чувства и проснулись бы, будь у Саши возможность привыкать к Леве постепенно, понемногу. Если бы она могла периодически выключать его, откладывать в сторону, за пределы своей жизни, и, будучи от него на расстоянии, потихоньку осознавать, что вновь стала матерью. Если бы Леву можно было принимать вначале крошечными, гомеопатическими дозами; пить маленькими глотками, словно крепкий напиток или теплую кипяченую воду во время болезни, а затем, со временем, увеличивать порцию. Но такой возможности не предусматривалось: Лева был беспрерывен, и пить его приходилось залпом и каждый день.

Набухшее молочной тяжестью тело становилось для Саши все более мучительным. Не залитое ослепляющим светом материнской радости, оно виделось ей таким, каким было на самом деле. Мягким, влажным, кисловато пахнущим, будто полежавший в тепле творог. А еще – большим, безграничным, всеобъемлющим. Приходилось беспомощно тонуть в этом торжестве плоти, влажной бесконечности. По-прежнему тонкое и изящное, тело превратилось, по ощущениям, в массивную неподъемную тушу, которая отчаянно тянула вниз. Давила со всех сторон, удерживала на земле, в родном, бескрайне телесном городе. Не давала оторваться от почвы, унестись ввысь. Улететь навстречу бесплотной эфирной мечте. И Саша – внутри этой туши – теплым молочным ручьем стекала в необъятную материю, в осязаемость.

Как-то в середине октября, гуляя с коляской, Саша добрела до Центрального парка. Сама не заметила, как очутилась на знакомых извилистых аллеях. В парке происходила глубокая осень, поспешно отбирала остатки живого. Последние желтые листья освобождались, струились в воздухе золотистыми рыбками и замирали на земле. Не всплывали, умирая, к небу, а безвольно опускались на дно. Было холодно, ветер метался, словно разозленное голодное животное. Пробирался под пальто, водил по позвоночнику острыми ледяными зубами. Совсем скоро осень должна была рассыпаться мелкой снежной крупой.

Саша немного постояла возле скульптуры матери с ребенком, когда-то вытянувшей ее из болота сомнений. Обошла вокруг здания краеведческого музея, прикоснулась к шершавости кирпича, пропитанного темным, винным пурпуром. И внезапно подумала, что, возможно, еще не все потеряно. Не все безнадежно придавлено тушинской бетонной плитой. Что она может, в конце концов, не сгнивать заживо в материнской квартире, а позвонить во Frux-Travel. Найти внятные слова и все им объяснить. Конечно, она ужасно их подвела, когда не улетела в июне, не явилась на работу в срок, целый день не отвечала на звонки, а потом сообщила в беспомощном электронном письме, что осталась в Тушинске «по неожиданным семейным обстоятельствам». Но ведь обстоятельства ее неотъезда и правда были внезапными, скоропостижными. Совершенно неподъемными. И нужно постараться об этом рассказать, чтобы во Frux-Travel ее простили, вошли в ее положение. Чтобы нашли какое-нибудь решение проблемы. Возможно, они посмотрят на ситуацию сторонним ясным взглядом и что-нибудь придумают. Помогут Саше совместить ожидание туристов у ворот Анимии и нечаянное материнство. Ведь должен же где-то быть выход из этого тупика? Саша опустилась на скамейку возле музея, задумчиво провела рукой по козырьку коляски. Ну конечно, выход есть всегда, главное – не оставлять попыток его разглядеть. Не сдаваться перед глухим тупиковым отчаянием.

Холод как будто исчез, Саше казалось, что ветер свободно проходит сквозь нее, не окатывая ознобом. Словно ее тело вдруг резко истончилось и слилось с остывающим осенним пространством. Саша медленно улыбнулась, чувствуя обволакивающее неземное спокойствие.

Да, она непременно позвонит во Frux-Travel. Торопиться не стоит: сегодня лучше продумать, какими именно словами рассказать им о случившемся, чтобы они поверили, не посчитали ее нелепой обманщицей или сумасшедшей. А завтра она сделает новый шаг на пути к своей отдалившейся мечте. Отдалившейся – не значит безвозвратно упущенной.

С этими мыслями Саша вернулась домой. Весь оставшийся день ее наполняла ровная уверенная радость. Мама смотрела на нее с подозрением, недоуменно вглядывалась в ее резко посвежевшее лицо. Но спрашивать ничего не стала.

Уложив Леву спать, Саша села у окна, распустила струящуюся медь волос по спинке кресла. С наслаждением прикрыла глаза, готовясь обдумывать завтрашнюю телефонную речь. Слова уже начали вырисовываться в голове, но были пока влажными и рыхлыми, не вполне убедительными. Нужно было укрепить их, выстроить прочные и ясные оправдания и аргументы.

Однако едва она растворилась в уединении под опущенными веками, в теплой темноте, мерцающей тонким молочным серебром, раздался звонок в дверь. Три настойчивые секунды ввинчивался в сознание, вгрызался в мягкие расслабленные чувства. Саша тут же выпрямилась, удивленно нахмурилась, пытаясь сообразить, кто это. Кто мог явиться в такой поздний час. Из коридора послышалось недовольное шарканье маминых тапок. Затем, после паузы, сочно щелкнул замок и медленно, протяжно заскрипела дверь. Вслушиваясь в эти звуки, Саша неподвижно сидела. Напряженно водила взглядом по неровностям платяного шкафа, по легком зазору между дверцами.

– К тебе тут пришли, – внезапно и громко сказала мама.

9. Нежданный гость

Саша часто спрашивала себя: сделала бы она аборт, если бы знала о беременности? И каждый раз отвечала себе, что не сделала бы. Приняла бы от врача извещение о скором прибытии в свою жизнь нового человека и стала бы ждать.

Кристина, как и Лева, не входила в ее планы, не приглашалась из небытия. И родившись, загородила своим крохотным беспомощным телом путь к негромкой мечте. Но к Кристине Саша была готова. Она ждала свою дочь почти девять месяцев, ощущала внутри себя. Представляла ее будущие черты, мысленно вслушивалась в ее будущий голос. От этого ожидания у нее на животе остались длинные пурпурные рубцы растяжек, запавшие волнистые полосы – точно тропинки, по которым она медленно шла за дочерью на ту сторону жизни. Саша четко помнила роды – момент, когда она уже практически была на той стороне, когда протянула дочери руку и вывела ее из зыбкого потустороннего мира на здешний свет, в привычную здешнюю реальность. Помнила, как худая жилистая акушерка перереза́ла пуповину – словно отрубала Кристине обратный путь в небытие. Словно ставила жирную кровянистую точку в девятимесячном Сашином ожидании.

Это ожидание помогло Саше принять дочь в свою замкнутую, тянущуюся к утопии и совсем не расположенную к материнству жизнь. Найти для нее место в сердце, немного подвинуть внутри себя анимийскую мечту.

Иногда Саша вспоминала, как спустя две недели после папиной смерти к маме пришла ее приятельница тетя Валя. Они с мамой долго-долго разговаривали на кухне