машин, либо тесниться в духоте автобуса, среди заспанных тушинцев, невольно трясущих на поворотах своими усталыми хлипкими жизнями.

Кристина все-таки уехала – за день до Сашиной выписки. Вопреки своим горячим уверениям в том, что она не может «так просто свалить от новорожденного брата». Как выяснилось, Боря уже забронировал на ближайшие недели для всей семьи просторный сьют в загородном отеле, где-то возле далекого живописного озера. Перенести даты отдыха возможным не представлялось, и было решено, что Кристина все-таки поедет с ними, не останется в Тушинске до конца лета. Несмотря на головокружительно внезапное радостное событие.

– Но я обязательно наведаюсь к вам на осенних каникулах, – сказала она, забежав в больницу перед самым отъездом. – Ты ведь теперь никуда? Здесь будешь?

– Конечно никуда, – ответила Саша, глядя за окно, в безжизненно белесое небо.

Впрочем, звонила Кристина каждый день, проникновенным сладостным голосом просила показать ей братика. Умилялась при виде его красноватого, покрытого гормональной сыпью лица; таяла в растроганной сюсюкающей нежности, слыша его сонное похныкивание.

– Мам, ну какой же он хорошенький, какой няшный! – щебетала она с экрана. – Это просто невообразимая милота.

А Саша держала телефон над кроваткой и смотрела в сторону. На кружащую в полосе света пыль, цветастые обои, медленно отходящие от стены. Либо на россыпь черных пятнышек на старом зеркале – словно заглядывала в многочисленные глаза своей внутренней ледяной темноты.

Спустя три недели после возвращения из больницы и переезда к маме Саша написала Виталику. Поздним вечером, лежа в ванне, в теплом душистом запахе лавандового мыла, она решила, что нужно собраться с силами и выполнить наконец это простое и необходимое действие. Все же, как ни крути, а к назойливой, почти каждый день звонящей Соне стоит прислушаться: отец имеет право знать о существовании своего ребенка. Продолжать скрывать от него рождение Левы неправильно, нечестно. Пусть он не поверит, пусть разозлится, испугается, не поймет – это уже не столь важно. Ее дело – всего лишь известить, рассудила Саша. И взяв со стиральной машины телефон, набрала в ватсапе сообщение.

Привет. Пишу сообщить, что у тебя двадцать первого июня родился сын Лева. Ты нам ничего не должен, не переживай. Просто довожу до твоего сведения, вот и все.

Виталик ответил очень быстро, практически сразу:

Это что, прикол такой?

Нет, написала Саша. Не прикол.

Галочки напротив сообщения мгновенно налились синим, но ответа не последовало. Еще около пятнадцати минут Саша лежала в остывающей воде, водила сморщенными подушечками пальцев по краю ванны, по запотевшим зеленым плиткам, украшенным переводными наклейками-бабочками. Переводила взгляд с экрана телефона на свои острые коленки, торчащие из мыльной воды, – и обратно на экран. Мысли были мягкие, как будто размокшие, распаренные и немного спутанные. Виталик не отвечал. Но с другой стороны, разве нужно было ждать от него какой-то реакции? Разве ответ был необходим? Нет, конечно, нет. Саша выполнила свой долг, сообщила ему о сыне, ее совесть была чиста. На этом о Виталике можно было забыть. Она вытащила пробку из ванны, включила душ. Ничего существенного не произошло, но внутри Саши все почему-то начало медленно сползать в новое, подспудное горевание. Проваливаться в незнакомую и неясную тоску. Вода из ванны ушла быстро, обнажила ржавые, словно кровянистые потеки – в тех местах, где сколупнулась эмаль. Саша неподвижно сидела, обхватив колени. Теплые душевые струи стучали по спине, не смешиваясь с еще более теплой солью на губах, и утекали в сливное отверстие. Виталик в тот вечер так ничего больше и не написал.

Впрочем, не написал он и на следующий вечер, и через неделю, и через месяц. Однажды, в самом конце августа, открывая утром форточку и чувствуя, как снаружи вливается тугой прохладный воздух, Саша вдруг подумала, что Виталик, наверное, куда-нибудь уехал. Или мог уехать. Отправиться с легким сердцем в свой личный, персональный Эдем. Улететь за счастьем – или, например, за деньгами, за легкими сиюминутными радостями – в свою Анимию.

С мыслями о возможном отъезде Виталика Саша посмотрела в окно и увидела, как в тушинском небе летит самолет, оставляя после себя неглубокую, быстро заживающую белую царапину. В груди тут же повис камень и гулко стукнулся о сердце.

Постепенно период темного холодного ступора отступил, и время из ледяной, застывшей тверди превратилось в нечто сырое и рыхлое – словно мартовские сугробы. Саша пыталась ухватиться за привычное, знакомое и просто отвлекающее от тягостных, неподъемных мыслей. Посмотрела несколько добрых и душевных фильмов – по рекомендации Сони; за утренним кофе послушала давние любимые песни. Сходила на региональную художественную выставку, оставив Леву с мамой. Но от всего неизменно сквозило зыбкостью и пустотой.

Надеясь найти забвение в чтении, Саша как-то вечером открыла мамин книжный шкаф. И, рассеянно скользя взглядом по корешкам, обнаружила свой старый альбом с фотографиями Анимии – перевезенный с той квартиры. В первую секунду Саша почувствовала укол радости, теплого будоражащего предвкушения. И тут же изумилась своему вздрогнувшему сердцу: будто какая-то его часть еще была не в курсе того, что предвкушать теперь нечего, что через заветную негромкую мечту развернулся непредвиденный бездонный провал.

Рядом с альбомом стояли три тоненьких сборника эдемских новелл которые Саша планировала взять с собой в Анимию. Читать в выходные дни на пляже. Два месяца назад она представляла, как будет переворачивать страницы мокрыми солеными пальцами, время от времени прислушиваясь к доверчивому шепотливому волнению моря. Замирать, ощущая, как закатное солнце прощально кладет на лоб теплую ласковую ладонь. И вновь возвращаться к чтению.

Теперь же не представлялось ничего, а сборники новелл казались сиротливыми и как будто неуместными, нелепыми. Саша вернулась в свою комнату, села рядом со спящим Левой и уставилась в стену, колупая ногтем маленький лаковый скол на рукоятке кресла. Дверь комнаты трепыхалась на сквозняке – словно оставленная на анимийском пляже книга с чуть влажными страницами, пропитавшимися солью.

Своего сына Саша не любила. Старалась, но не могла полюбить. Все ждала, что в какой-то момент любовь наконец захлестнет ее, хлынет сверху прозрачной околоплодной водой. Внезапно, в один миг – когда, например, она будет кормить сына грудью или смазывать кремом шелушащееся младенческое тело. Но такого не происходило. Саша подолгу смотрела на Левино лицо, особенно в вечерние часы, когда косой синеватый свет с улицы мягко касался его кожи. Гладила сжатые в кулачки, неподвижные прохладные ручки. Слушала, как в плотной ночной темноте хлопает крылышками беспокойное маленькое сердце. Однако внутри ничего не откликалось – кроме стылой ноющей пустоты. Сашу не