– Нет, – половчанка дернула шеей. – Но думаю, в ватажке был кто-то местный. Или не первый раз здесь. Слишком все хорошо знали.

– Понятно… – погладив по гриве коня, угрюмо согласился сотник. – Полагаю, и с Преславом так же вышло. И виноват во всем – я!

– Да почему ж ты, господин?

– Насчет того, что места они здешние знают – должен был сообразить. Слишком уж уверенно плыли. И про волок заброшенный знали, и где коней продать…

Миша снова вздохнул:

– Осторожней надо было б. А мы – как в омут! Все быстрее, с нахрапа – резко! На удар – вот ответ… Тотчас же! Иногда это и хорошо… а ныне – вон оно как вышло. Двоих убитыми потеряли, еще раненые… хорошо хоть, легко…

– Могли и больше!

– Могли.

– Зато потом действовали славно! – смуглое личико степной красотки озарила улыбка – та самая, с кривоватыми зубками, обаятельная, непосредственная, детская… – Господин… А как ты узнал, что наши вот-вот появятся?

– Я знаю Ермила, – улыбнулся сотник. – Многому его лично учил. И знал, что нас ищут. Ну, ты бы сама-то не постаралась явиться на вопли? Хотя бы из любопытства – посмотреть… Вот и Ермил… А дальше уж – дело расчета и техники. Разбойники, к слову, тоже оказались самонадеянны – и весьма. Привыкли, что здесь для них никакой опасности нету. И поплатились.

– И поделом! – дернув шеей, Лана придержала коня…

* * *

По возвращении в Ратное Миша выкупался с дороги в реке и, едва обсохнув, отправился к возлюбленной, к Юльке. Давненько уже не навещал! И оттого чувствовал какой-то стыд, неловкость… Все какие-то дела навалились – действительно важные, но Юлька – это ведь тоже важно!

Вспыхнувшая когда-то в душе Миши любовь со временем не угасала, а наоборот – разгоралась, несмотря на то, что физической близости с Юлькой у него так еще и не случилось – томные лобзанья не в счет. Несмотря… А может быть, именно поэтому? Миша понимал – его возлюбленная не простая девушка – лекарка, знахарка, ведьма – та, кто ведает многое, и не должна променять свои знания на какую-то там любовь. Лекарки издавна жили одни, рожая дочерей… от кого – знали сами или просили найти… Просили таких же знахарок… Этакий вот чисто биологический подход к воспроизводству… Евгеника!

С другой стороны, не эта ли – пусть вынужденная – скромность так привлекала Мишу? Ведь этим Юлька была похоже на девушек времен молодости Михаила – той молодости, шестидесятых годов. Скромницы комсомолочки до свадьбы – ни-ни! Да, были в те года и такие, и много… да почти все! И вовсе не ханжество то было – мораль.

После трагической смерти матери, старой лекарки Настены, Юля с головой ударилась в работу, словно бы искала там забвения. С раннего утра отправлялась собирать лечебные травы, варила зелья, лечила, советовала, да и в Михайловском городке дел хватало – в Младшей страже вечно случались то вывихи, то переломы, а уж о ссадинах и синяках и говорить нечего, с такой мелочью к лекарке не обращались, хватало и прочего.

Эх… соскучился уже! По глазам ее, по нежным рукам, по губам… таким сладким… Даже по язвительным замечаниям, типа: ты что это, не переодевшись, приперся?

Ехать! Скорей ехать!

– Коня мне! – сотник распахнул дверь…

Вот и знакомый дом, на отшибе, за пределами защищающего село тына. В низине, возле реки, окруженный деревьями и разросшимися кустами, с дороги он был совершенно незаметен. Погибшая лекарка Настена всегда жила одна, и откуда у нее взялась дочка Юлька, никто так и не знал. Столь же одиноко жила сейчас и Юлия, вот только дочки у нее не было… пока?

Вообще-то, не так и далеко было идти. От Михайлова городка – совсем рядом. По заброшенной лесной дорожке, что вела на Нинеину весь… Михайла нынче был олицетворением власти – одним из ее столпов – и не мог себе позволить ходить пешком: просто не поняли бы! Став сотником, главой Младшей стражи, Мише пришлось отказаться от многих подростковых привычек – грызть ногти, куда-то вечно спешить, одеваться во что придется… В этом была теперь – дискредитация власти! Вот так – и никак иначе. Все в полном соответствии с наукой управлять. С тем, о чем писали еще в Древнем Риме. Все так… Наверное, чтобы властвовать, надо поступиться частью прежней свободы, отринуть ее…

Вот и Миша отринул. На людях никуда не спешил – «поспешают только детинищи малые, злодеи – когда от кого-то бегут – и шпыни ненадобные». Солидный человек шествует важно и никогда никуда не спешит, ибо все свои дела планирует заранее. И одевается – соответственно, ибо встречают-то по одежке… Сотник давно уже выглядел как франт – мылся по три раза на дню, смывая въедливый запах пота, пользовался услугами цирюльника, носил длинные ромейские туники из дорогих тканей да – несмотря на жару – темно-голубой, подбитый соболиным мехом плащ, затканный золотом. Уже не мог себе позволить, как прежде, шастать в жару в одной рубахе, без порток. Чай, не простой человек – сотник, боярич… Власть! А власть простоты не любит, это та самая простота, которая хуже воровства.

Привязав коня у плетня, Миша спешился, сунул за пояс плеть. Вытащил из поясной сумки-калиты гребень, расчесал волосы – шапку он летом не носил, терпеть не мог – единственная слабость, которую себе позволил. Гребень местные обычно привязывали к поясу (женщины – к застежкам варяжской туники, ежели таковая имелась), вместе с ложкой, ключами, писалом… Сотник же предпочитал все носить в сумке – карманы не прижились как-то, да и смотрелись на длинной затканной рубахе весьма странновато.

– Ну, вот… Матери скажешь – этой мазью пусть мажет… – На крыльце показались Юлька и какой-то светлоголовый малыш лет семи. – А это – пить. Потом в воскресенье, после церкви, зайдешь – покажешься. И в следующий раз болиголов не нюхай! Понял?

– Ага-а…

– Ну, беги тогда… И в носу меньше ковыряй!

Стоя у ворот, Миша невольно залюбовался возлюбленной. Стройненькая, высокая, с тонкими чертами лица и большими лучистыми глазами, девушка давно уже не носила косу – пышные волосы ее стягивал серебряный обруч, тонкие серебряные браслетики красовались на запястьях, еще были серьги в ушах и серебряный, под одежкою незаметный, крестик… Который Юлька снимала, когда варила зелье или гадала… Там другие силы призывались – не Иисус Христос. Михайла об этом знал – увидал как-то случайно, но зазнобе о том не рассказывал – зачем