26 августа состоялся сбор труппы. Безумно красивая церемония была. В зрительном зале ГАБТа зажгли огромную хрустальную люстру и все светильники на ярусах. В креслах партера – великие артисты. Никогда не забуду, как зашли Е. Образцова с Т. Синявской, И. Архипова с В. Пьявко, Н. Бессмертнова, М. Лавровский… За столом перед оркестровой ямой стоял стол, за ним: Б. Покровский, А. Лазарев, Ю. Григорович, В. Левенталь – все художественное руководство театра, директор сидел где-то сбоку, ему по рангу не полагалось в центре сидеть. Такие люди в зал заходили, немыслимые, все из книжек моего детства. Нас, свежепринятых артистов, стали представлять труппе. И вдруг мою фамилию объявляют! Я встал… Это было очень торжественно и волнительно. Потом мы пошли в кабинет к Ветрову, нам объявили, кто к классу какого педагога приписан. Я попал к Б. Б. Акимову. Ходить в другие классы строго запрещалось.

В театре существовали негласные правила, нарушить которые немыслимо, и строгая, нигде не прописанная, но действующая субординация. Например, ты приходишь на класс, зал пустой, стоят три человека, какие-то «артефакты» в халатах… Но, не дай бог тебе, новичку, встать на центральный станок или хотя бы во вторую линию на середине! Тут же получишь втык: «Ты кто такой? Иди отсюда…» А я близорукий, у меня зрение: один глаз минус полтора, второй минус единица, я в зеркале себя просто не видел, если стоял сзади.

Но если ты выходил в солисты, теперь уже ты мог занять место в центре и кому-то из молодых сказать: «Ты кто такой? Иди отсюда…» Когда ты привыкал к пространству, знал, где зеркало получше, где зеркало похуже, где какая ямочка в полу, заниматься было одно удовольствие. Репетиционные залы в Большом театре были шикарные. Ничего лучше по объему и по удобству этих залов в мире не существовало.

1 сентября сезон Большого театра традиционно открывался «Иваном Сусаниным», 2 сентября шло «Лебединое озеро». Я никуда не попал. Меня не поставили ни в «Вальс», ни в «Мазурку», ни в «Венгерский» – никуда. В общем, я пошел смотреть спектакль из зрительного зала и увидел в фойе книжный лоток. В тот день я купил книгу Б. А. Покровского под названием «Как выгоняют из Большого театра». Он там подробно описывает, как выгоняли его, как выгоняли Вишневскую, как выживали из театра Ростроповича… В общем, в первый же день своей работы в ГАБТе, на открытии сезона, я узнал свою будущую судьбу…

Через неделю меня наконец вызвали на репетицию сверстников Джульетты. Прихожу. Балет «Ромео и Джульетта» Григоровича я видел множество раз, но на кого я смотрел? На главных героев. Я не смотрел, куда идут эти сверстники, мне они были не нужны.

И вот мы, молодежь, сидим в углу, нам сказали, кто какое место учит. В партнерши мне досталась Ленка Андриенко. Мы с ней ходили сзади, учили, а к концу репетиции выяснилось, что в составе есть заболевшие и нам вечером танцевать. Гавот-то мы примерно знали, но там куча выходов по ходу действия, сверстники заняты в двух актах, однако показывать их нам никто не собирался.

В то время ГАБТ к 14.30 вымирал, репетировали только солисты. В 17.00 начинали ставить декорации, приходили гримеры, костюмеры. Основная часть труппы подтягивалась к 18.00, спектакль начинался в 19.00.

Мы с Андриенко стоим в растерянности, спросить не у кого. Побежали в видеостудию, выпросили, чуть ли не на коленях, кассету со спектаклем и прямо там, у телевизора, стали учить, откуда и когда выходить. К вечеру всё знали. У нас с Леной оказалось место в самом центре – в общем, станцевали мы без видимых огрехов.

На следующий день я зашел в балетную канцелярию: «Тебя хочет видеть Юрий Николаевич». Кровь к лицу так и прилила. Григорович тепло поздоровался, сказал, что очень рад видеть меня в труппе. «Сейчас, Коля, ты будешь готовить несколько ролей, – сказал он, – это Французская кукла в „Щелкунчике“, это принц Фортюне в „Спящей красавице“, это Конферансье в „Золотом веке“, потом Меркуцио в „Ромео и Джульетте“; попробуем с тобой обязательно „Щелкунчик“, ну, и все это приводит к „Легенде о любви“, к Ферхаду». Вот такой он мне «нарисовал» план.

Я удивился: «Легенду?» Я никогда о такой роли даже не думал, в моем сознании Ферхада должны были танцевать артисты «скалообразные», типа Ирека Мухамедова. А Юрий Николаевич сказал: «Я всю жизнь мечтал о таком материале, как ты, для „Легенды“. Но это не сейчас, сначала тебе надо окрепнуть. Я этот балет ставил на Нуреева, но так случилось, что Рудик его не станцевал. Я уверен, что ты это сделаешь».

Сейчас, уже имея опыт танцевальный, педагогический, я не могу понять, как Григорович во мне увидел Ферхада. Он был уверен, что это моя роль, а мне исполнилось-то всего 18 лет.

Летел я домой на крыльях, маме рассказал, потом Пестову. Тот на меня посмотрел недобро. «Ну-ну, – говорит, – Григорович со многими разговаривал, но мало кто достойно до финала доходил. Чтобы дойти, надо еще обойти тех, кто по праву родства там права имеет!»

На второй неделе работы в ГАБТе произошел очень смешной случай. Меня заняли в балете «Корсар», в массе. Там у меня произошла заминка не с плясками, а с походкой. Корсар – брутальный персонаж, морской волк! У него и пластика должна быть соответственная, а я привык благородно ступать, с носочка, как в школе учили. На репетиции всем не нравилось, как я хожу. И все подряд меня учили, как надо ходить. Я был понятливым и скоро уже ходил как положено, гордо выпятив свою тощую грудь, наступая по-мужски, с пятки.

И вот спектакль. Я весь в образе, мужественный такой, пятками по сцене «бум», «бум»! Настало время присесть, создать, так сказать, антураж солистам. А место мне досталось «козырное», в самой середине сцены. Я сел, понимаю, что меня с любой точки зрительного зала хорошо видно. Гордо сижу. Солисты танцуют. Я поворачиваю голову влево, вижу – весь кордебалет, глядя на меня, трясется от смеха, слезы у людей на глазах! Смотрю вправо – та же картина, рыдания! Слышу шипение из-за кулис со стороны педагогов. И с ужасом понимаю, что, забывшись, сижу, как принцесса Аврора в «Спящей красавице», грациозно положил одну ножку на другую, оттянув «подъем» и скрестив на коленочках ручки…

В конце сентября я стал готовить Французскую куклу в «Щелкунчике». В партнерши мне дали молодую артистку. Она каждый день ныла, что вот мы репетируем, а нам станцевать все равно не дадут. Но у меня-то в памяти разговор с Григоровичем. Я же не буду ей рассказывать, что говорил с САМИМ, что небеса