…Довбыш взяла телефонную трубку, оттуда грянул голос Агафоновой, да так громко: «Наташа! У нас с Галиной Сергеевной всего одна кровать в номере. Галине Сергеевне не на чем спать!» В итоге: в «люкс», где проживала Уланова со своим секретарем, вкатили кроватку такую, дополнительную. И все гастроли, а это два месяца, Татьяна спала на огромной кровати в спальне, а Галина Сергеевна ютилась в гостиной на приставной…

На следующий день мы поехали на класс и репетицию на Бейкер-стрит, где находилась огромная студия, снятая для театра на два месяца, в соседнем доме с Музеем Шерлока Холмса. Заниматься пришла вся труппа, человек сто пятьдесят, если не двести, встать было некуда…

На следующий день повезли нас в театр. Подъехали к Royal Albert Hall, на его фасаде висела гигантская афиша «Bolshoi Ballet», а сверху имена principals, то есть звезд, и среди этих громких имен стояло: «Nikolay Tsiskaridze». Это увидели все. Не увидеть это было невозможно, ничего подобного в этом театре никогда не происходило. Мне только что исполнилось 19 лет.

Наши гастроли в Лондоне организовывал Дерек Блок. Royal Albert Hall вмещает пять с половиной тысяч зрителей, зрительный зал устроен как амфитеатр. Григорович с Левенталем придумали очень эффектный ход – на сцене стояла жесткая декорация, изображавшая зрительный зал Большого театра с ложами и даже сидящими там зрителями. И когда центральная ложа открывалась, там появлялись декорации того или иного балета. Почти все выходы у нас, артистов, были через зрительный зал. Мы сверху спускались по лестнице и выходили на сцену. Считалось, что Royal Albert Hall – площадка исключительно для гала-концертов. До Большого театра спектаклей там никто не показывал. После наших выступлений на сцене Royal Albert Hall обосновался Английский Национальный балет.

Репетиции у нас начинались обычно утром, а могли заканчиваться в 4.00 тоже утра, но следующего дня, потому что было много программ. Григорович вообще не выходил из театра. Как-то мы приехали утром на репетицию, а он, завернувшись в мантию Короля из «Спящей красавицы», спал в кулисе прямо на полу, потому что всю ночь ставил свет, чтобы мы приехали и все было готово.

6 января все газеты, телевидение гудели – в Париже умер Нуреев. Григоровичу об этом сообщили прямо на репетиции, он заплакал.

8 января, после генеральной репетиции, вся труппа поздравляла Уланову с днем рождения.

9 января состоялось открытие гастролей, а 10-го я танцевал Конферансье в «Золотом веке». Это был важный спектакль, поскольку в зале присутствовала сестра Елизаветы II, принцесса Маргарет.

13 января, в старый Новый год, я первый раз вышел на сцену в партии Меркуцио. Поклоны у Грига так поставлены – сначала выбегал Тибальт, потом Меркуцио, потом Ромео и Джульетта. Всем хорошо хлопали, но, когда на сцене появился я, люди стали вставать со своих мест и начался грохот, потому что в Royal Albert Hall были кресла с откидными сиденьями.

Григорович с Симачёвым смотрели спектакль из зала. Я оказался на сцене один, вдруг кто-то схватил меня за руку: «Ты кто?» Я опешил – передо мной стояла Марина Тимофеевна Семёнова. «Я Коля…» – «Если ты хочешь хорошо танцевать, приходи ко мне в класс, понял?» Когда она отошла, ко мне подскочила ее ученица Нина Сперанская, шепнула со значением: «Если не дурак – придешь!»

Не успел я и глазом моргнуть, подошла Уланова с Татьяной. «Молодой человек, вы откуда?» – поинтересовалась Галина Сергеевна. «Я первый год работаю», – ответил я. Она спросила мою фамилию и продолжила: «Я выпускалась вместе с Чабукиани, танцевала с ним «Вальс». Потом Ваганова поставила для нас „Диану и Актеон“. Я очень любила Вахтанга, а вы Вахтанга застали?» – «Да, когда я был маленький, репетировал с ним pas de trois». – «Да что вы?! Как замечательно!» – обрадовалась Галина Сергеевна.

Они ушли, тут ко мне подбежал Григорович, стал меня целовать, обнимать. Николай Романович стоял сзади тоже очень довольный.

На следующий день вышли рецензии в лондонской прессе. Меня, как оказалось, хвалили во всех газетах. Клемент Крисп – главный критик The Financial Times – был в восторге от моего Меркуцио. Сколько лет прошло, но каждый раз, когда Крисп обо мне писал, он всегда вспоминал Меркуцио в том спектакле. Это сегодня я понимаю, что значит получить одобрение критики в Лондоне, тем более в газете The Financial Times. Это все равно что вас объявили «звездой № 1» в мире. Свою статью Крисп мне подарил спустя лет шесть, когда узнал, что я ее никогда не видел. Я не видел не только рецензию в The Financial Times, я вообще не подозревал о своем успехе, никто в труппе не обмолвился об этом даже словом.

До прихода в театр я всегда стригся очень коротко. Вернее, меня стригла мама. Каждые две недели меня отправляли в парикмахерскую и говорили – под бобрик. На этот «бобрик» в классе Пестова надевалась еще и сеточка. Картина не для слабонервных.

Перед госэкзаменом к нам домой пришла мамина парикмахерша. Мама села вместо зеркала, разговаривая с ней, время от времени говорила: «Еще можно, еще можно». В итоге, когда мне сказали: «Все, иди мойся», – я зашел в ванную и взглянул на себя в зеркало: на меня оттуда смотрел зэк с маленьким бобриком под Григоровича.

Но в день вручения дипломов в школе я порезал не только свой единственный выходной костюм, но и категорически заявил маме: «Я больше стричься не буду!» Скандал был страшный. Мама считала, что мальчики длинные волосы не носят.

Больше я никогда не стригся «под зэка», и к Лондону, с мая до декабря, у меня волосы отросли как никогда. Впервые за 19 лет жизни выяснилось, что у меня хорошие волосы, кто-то даже сказал «роскошные». Я сначала подумал, что меня разыгрывают, но потом посмотрел в зеркало и понял, что волосы и правда достойные.

С гримом у меня тоже была всегда проблема, особенно в Лондоне. Иногда за вечер мне приходилось перегримировываться по три раза. На каждый акт, а это три разных балета, требовался новый грим и прическа. Как же я надоел всем тогда! Кроме того, меня приходилось гримировать долго, потому что у меня было не две брови, а «монобровь», как у Л. И. Брежнева. Сначала мне «монобровь» просто густо замазывали тоном, потом гримерам это надоело. Они меня схватили, прижали и, несмотря на мои вопли и слезы, так было больно, выщипали ее, превратив «монобровь» в две нормальные человеческие брови. Конечно, в Алена Делона я не превратился, но на мальчика уже можно было смотреть.

Помню, как однажды, тринадцатилетним подростком, я возвращался домой после «Спящей красавицы» в ГАБТе. Дезире танцевал поразительно красивый