танцевал то «Обера», то «Коппелию», репетируя с Пестовым. Это обстоятельство хоть как-то держало меня в форме. В театре, стоя на классе в задних рядах, в зеркало я себя не видел, никто не делал никаких замечаний.

В школе Пётр Антонович на меня накидывался: «Ты с ума сошел? На тебя уже смотреть нельзя!» А я не понимал, что он хочет, я ж прыгаю, кручусь. А бог знает в какой форме я прыгаю и кручусь…

Как обещал Григорович, скоро у меня появилась еще одна репетиция – «Щелкунчик». Эту партию мне предстояло готовить с Наташей Архиповой. А я был такой тоненький, меня за балериной не видно, да и с поддержками не ладилось, ни физики, ни сил на такую партию у меня бы не хватило. В этот момент Наташе предложили дебют в «Жизели». «Щелкунчик», на мое счастье, накрылся медным тазом.

Тут же меня вызвали в канцелярию: «У вас еще должен быть принц Фортюне в „Спящей красавице“». Как-то мы с Ворохобко репетируем, неожиданно в зал входит Симачёв: «Василий Степанович, вы можете быть свободны, с Колей буду репетировать я». Ворохобко открыл рот от изумления, как открыл рот, так и забыл его прикрыть, потому что Николай Романович до такого репертуара, как принц Фортюне, не опускался никогда. А тут «с Колей буду репетировать я». Так я стал учеником Симачёва. В его лице у меня появилась серьезная поддержка в труппе, многим пришлось сильно огорчиться.

6

Вскоре я узнал, что меня, единственного из мальчиков нашего выпуска, берут на полуторамесячные зимние гастроли в Лондон. Туда Большой театр вез тринадцать программ! Целиком «Жизель» и двенадцать сюит, составленных из разных балетов Григоровича. Допустим, сюита «Спартака» – в нее собраны лучшие сцены из «Спартака». Сюита «Легенды о любви» – это лучшие сцены из «Легенды». И каждый день были разные программы. Могло идти: «Золотой век», «Лебединое», «Спартак». На следующий день: «Легенда», «Щелкунчик», «Иван Грозный»…

В конце ноября в театре начались прогоны лондонской программы. На Верхней сцене шла репетиция «Золотого века» с Н. Бессмертновой, Г. Тарандой, С. Бобровым в роли Конферансье. Во втором составе: А. Михальченко, А. Поповченко и я – Конферансье.

Акимов куда-то собрался уезжать. Он нас, молодежь, подозвал и говорит: «Ты пойдешь в этот класс, ты пойдешь в тот класс, – и мне: – А ты будешь ходить к Никонову, в 11.00 часов на класс солистов». Я, как полагалось, подошел к Владимиру Леонидовичу, спросил у него разрешение, он сказал: «Да-да-да, мне сказали, заходи». Когда я на adagio ногу поднял, ко мне подошел Лёша Фадеечев: «Что, от Пестова?» Я говорю: «Да». И Лёшка стал моим защитником в классе. Если на меня начинал кто-то наезжать, он тут же вмешивался: «Да, отстаньте вы от него, что пристали? Не видите, парень способный?»

На классе солистов я познакомился и подружился с Аллой Михальченко. Она оказалась человеком, просветившим меня относительно тонкостей театральной жизни, в которых я ничего не понимал. Я же наивный был, как неандерталец! Например, Аллочка заходила в буфет и всегда садилась спиной ко всем столикам, при этом она регулярно доставала зеркальце и пудрила носик. Почему? Да потому, что в зеркальце Аллочка видела, кто с кем сидит, кто вошел, кто вышел. А в театре это индикатор многих отношений внутри труппы. Ну, естественно, через пять минут меня сделали Алкиным ухажером, никто не верил, что мы с ней просто дружим.

И вот мы сидим с Михальченко на Верхней сцене в зрительном зале, а я к этому прогону уже уплясался до посинения, тайком грыз яблоко. Идет прогон с Бессмертновой. Около рояля – дирижер А. М. Жюрайтис, за роялем – концертмейстер Д. А. Котов. Танго закончилось, Наталья Игоревна вдруг говорит: «Юрий Николаевич, есть второй состав, они хотели тоже пройти». Никто не просил! У Аллы останавливается взгляд, мы поворачиваемся к Григоровичу, и он говорит: «Да-да-да, конечно, пусть пройдет второй состав тоже». Видит меня: «У нас есть еще второй состав Конферансье, давайте мы уж тогда и Конферансье заодно дадим пройти!»

Я побежал на сцену, судорожно дожевывая на ходу яблоко, забившее рот. Хорошо помню свое состояние. По дороге натягивал на ноги туфли. А вариация Конферансье в семь частей, полька длинная. В ней и кордебалет girls пляшет. И стоят на сцене эти злые girls, которые ради какого-то непонятного мальчика должны повторить заново весь танец. В зале Григорович, вся труппа, делать что-то вполноги немыслимо.

Я станцевал свою вариацию и в конце, как полагалось, плюхнулся лихо на шпагат. Неожиданно мне зааплодировали все, кто находился на сцене. Когда я дошел до кулисы, Жюрайтис шагнул ко мне: «Молодой человек, я здесь много лет работаю, но еще не видел, чтобы новичка встретили аплодисментами. Я вас поздравляю, но будьте бдительны, вы скоро поймете, о чем я вам говорю, вы же умница».

Альгис Марцелович оказался прав, теперь «вражеские пули» свистели у самого моего виска… Зависть – страшное чувство, но она была, есть и всегда будет жить в любом театре, как бы он ни назывался. Желающих много, а главных ролей мало, и некоторые, как правило бездарные, артисты готовы идти на все, чтобы занять место под солнцем. К счастью, я оказался от природы лишен этого чувства, что сильно облегчало и облегчает теперь мою жизнь.

Если Конферансье прошел на «ура», то на прогоне «Раймонды» мне досталось… Там роль у меня была: поднести меч Абдерахману – Гедиминасу Таранде. Потом следовала сцена боя между ним и Жаном де Бриеном, исполнитель Абдерахмана, к этому моменту уже изрядно уставший после своих плясок. Мне кто-то дал меч, я, как полагалось, подошел и передал его Таранде. Вижу, тот под тяжестью этого меча прямо просел! Оказалось, надо мной решили подшутить и вместо бутафорского, легкого оружия, мне вручили тяжеленный меч, с которым бедному Гедиминасу пришлось дотанцовывать партию. Я в чем виноват? Но Таранде это было не объяснить. После прогона он гонялся за мной по всему театру, чтобы набить мне физиономию. Ему не удалось это сделать только потому, что я бегал быстрее.

7

6 декабря 1992 года я вышел на сцену Большого театра в своей первой сольной партии – Конферансье. Мне, как солисту, дали пропуска и билет. Не помню, ходила ли мама, Пестов ходил. Я принес пропуск и своему педагогу по актерскому мастерству Е. В. Ключеревой: «Приходите, я танцую Конферансье». «Да ладно? – удивилась она. – Ты – Конферансье? Ну, давай, хочу посмеяться!» После спектакля она пришла на сцену и подарила мне маленькую фигурку чертика, который, прикладывая ручку к носу, словно дразнит окружающих. «Вот, Елена Викторовна! – сказал я. – А вы говорили, что у меня нет актерских способностей». «Я просто не мешала таланту