художественном тексте оказывается словом во всей совокупности его языковых значений, предельная конкретизация оборачивается предельным абстрагированием – обобщением, поскольку полнота явления представлена суммой конкретных реализаций. Следовательно, в поэтическом контексте (в речи) оказывается возможным то, что возможно не в речи, а в языке, т. е. поэтическая речь благодаря множественности контекстуальных связей оказывается организованной моделью языка с характерными для него системными отношениями.

Такой статус поэтического слова открывает возможность реализовать в художественном тексте энантиосемичность слова (внутрисловную антонимию, поляризацию значений). В этой реализации активно проявляется стремление Цветаевой показать две стороны одного явления в их диалектическом единстве. Так, в стихотворении «Какой-нибудь предок мой был – скрипач…» особое композиционное и смысловое положение занимает слово лихой, концентрирующее главный смысл стихотворения:

Какой-нибудь предок мой был – скрипач,

Наездник и вор при этом.

Не потому ли мой нрав бродяч

И волосы пахнут ветром?

Не он ли, смуглый, крадет с арбы

Рукой моей – абрикосы,

Виновник страстной моей судьбы,

Курчавый и горбоносый?

Дивясь на пахаря за сохой,

Вертел между губ – шиповник.

Плохой товарищ он был, – лихой

И ласковый был любовник!

Любитель трубки, луны и бус,

И всех молодых соседок…

Еще мне думается, что – трус

Был мой желтоглазый предок.

Что, душу черту продав за грош,

Он в полночь не шел кладбищем.

Еще мне думается, что нож

Носил он за голенищем.

Что не однажды из-за угла

Он прыгал – как кошка – гибкий…

И почему-то я поняла,

Что он – не играл на скрипке!

И было все ему нипочем,

Как снег прошлогодний – летом!

Таким мой предок был скрипачом.

Я стала – таким поэтом

(I: 238).

В словарях современного русского языка значения слова лихой представлены как омонимы: «ЛИХОЙ.[1] Могущий причинить вред, зло; злой. // Тяжелый, трудный; ЛИХОЙ.[2] 1. Смелый, храбрый, удалой. 2. Быстрый, стремительный. 3. Бойкий, залихватский. 4. Ловкий, искусный» (MAC).

Противоположные значения, определяющие положительную или отрицательную характеристику человека и его действий, возникли, по-видимому, из первоначально неопределенного значения корня -лих-, выражавшего представление об отклонении от нормального количества и тесно связанного с понятиями «чрезмерности, излишества» и «ущербности, недостаточности» (Смирнова 1975: 104). Существенно, что «чрезвычайно важная роль в осмыслении качественных слов, подобных слову “лихой”, принадлежит внеязыковой ситуации; оценка качеств субъекта происходит в зависимости от сферы и характера его деятельности, а также от морально-этических представлений той социально-языковой группы, которая эту деятельность оценивает» (там же: 108).

Для Марины Цветаевой, поэта «безмерности», внутренняя семантическая противоречивость этого слова, несомненно, была принципиально важна, и в цитированном стихотворении оно не только сохраняет, но и актуализирует свою энантиосемичность. Герой стихотворения, воображаемый родоначальник творческого и бунтарского духа поэта, полон противоречий: он скрипач, не играющий на скрипке, вор, соблазнитель, лодырь, трус, разбойник, плохой товарищ, ласковый любовник, мечтатель, романтик и авантюрист. Слово лихой, имеющее ассоциативные семантические связи со всеми этими характеристиками и помещенное в позицию поэтического переноса, входит в ритмическое единство строки Плохой товарищ он был, – лихой и в синтаксическое единство синтагмы лихой / И ласковый был любовник. В первом случае слово лихой раскрывает смысл сочетания плохой товарищ, а во втором выступает как синтаксически и семантически однородный член со словом ласковый.

Цветаева внимательна не только к очевидной энантиосемии, но и к потенциальной, проявляющейся в столкновении противоположных значений слова, полученных им в различных языковых сочетаниях. Так, в сатирической поэме-сказке «Крысолов» обыгрывается слово первый в значении ‘превосходящий всех других себе подобных’ и в значении ‘любой, какой угодно’.

В сцене отказа городских властей выдать дочь бургомистра замуж за музыканта, освободившего город от крыс, два этих значения резко противопоставлены:

Ратсгерры белым

Полнятся гневом:

– Первую в целом

Городе – деву?

Первому? – браво!

Встречному? – ново!

– За крысодава?

– За крысолова?

(П.: 259).

Противопоставление подчеркивается положением слов первую и первому на словесной и интонационной дистанции от определяемых существительных, т. е. разрывом фразеологических связей слова в каждом из значений. Тем самым Цветаева обнажает внутреннюю противоречивость самого определения.

Окказиональную энантиосемию можно видеть в таком столкновении двух значений многозначного слова, когда эти значения, не противоположные в языке, в поэтической строке становятся в положение резко антонимичное по какому-либо важному для автора признаку. Так, противопоставление внутреннего мира души внешнему миру рассудка определяет энантиосемичность слов прозрение и прозреть, потенциально заложенную еще в библейской символике и восходящую к древнейшим языческим представлениям о сакральной слепоте как о духовном зрении в противопоставление телесному:

У лунатика и гения

Нет друзей.

В час последнего прозрения

Не прозрей

(II: 203).

Принципиально важны факты порождения художественной образности произведения языковой полисемией. Так, основой образной системы стихотворения «Март» из цикла «Стихи к Чехии» стало совмещение двух значений слова карта (1) ‘географическая карта’, 2) ‘игральная карта’). Цикл «Стихи к Чехии», написанный в дни фашистской оккупации Чехословакии, в 1938–1939 годах, имеет двух основных адресатов: Чехию и Германию. Этимологизируя название Германии, Цветаева связывает его с именем Германна, карточного игрока из повести А. С. Пушкина «Пиковая дама». Это имя становится у Цветаевой символом азарта и безумия:

Пред горестью безмерною

Сей маленькой страны –

Что чувствуете, Германы:

Германии сыны??

О мания! О мумия

Величия!

Сгоришь,

Германия!

Безумие,

Безумие

Творишь!

(II: 357–358).

В стихотворении «Март» атлас географических карт представлен колодой карт игральных:

Атлас – что колода карт:

В лоск перетасован!

Поздравляет – каждый март:

– С краем, с паем с новым!

(II: 358).

Тема игральных карт, развивающая тему безумия (игрока Германна), представлена в конкретной образности стихотворения со всей его терминологией и фразеологией карточной игры: колода карт, перетасован, карточный игрок, стол игорный, полны руки козырей, королей, валетов, в свои козыри игра. При этом карточная терминология получает в контексте и переносное значение: политика представлена карточной игрой, а карточные картинки становятся знаками обезличенности политических деятелей – безголовых королей, продувных валетов; карты уподоблены игрокам, а игроки – картам, воля действующих лиц уничтожена азартом, азарт переходит в жадность:

– Мне и кости, мне и жир!

Так играют –