свободную волю. И наша задача как неотъемлемой части мироздания в обозримом будущем неуклонно растить, «расширять» своё, и не только своё сознание.

— Процесс роста нашего сознания уже запущен в начале времён, причём запущен силами, превосходящими наше понимание невообразимо, — говорил Чимеккей.

Если привести сравнение с геологическими процессами, мы похожи на округлые «стяжения», конкреции минералов особого рода, которые иногда можно наблюдать в горных породах. Эти конкреции являются частью породы, формируя её жёсткий каркас, и в то же время они являются самостоятельными образованиями, имея чётко выраженную внутреннюю структуру, часто — кольцевидную. Так и мы, расширяя своё сознание, словно наращиваем его объём — как жемчужина увеличивается в объёме, наращивая перламутровые слои. Сходство нас с жемчужинами состоит ещё и в том, что, так же, как в центре жемчужины находится маленькая песчинка, так и у нас в сердцевине нашего существа есть такой центр. Это сверкающая искорка сознания, объединяющее начало жизни. Вокруг таких маленьких центров сознания, искорок, в бесконечном количестве плававших в бессознательном растворе первичного разума, и начали формироваться сверкающие оболочки сознания.

Такой искоркой обладают не только люди, но и все животные, птицы, рыбы, насекомые — вообще, все живые существа на Земле и за её пределами. Более того, все звёзды и планеты вовсе не являются мёртвыми скоплениями камня или раскалёнными газовыми гигантами, они столь же живые, как и мы, люди. Во вселенной всё полно жизни: вспыхивающие сверхновые звёзды и метагалактики — результат слияния сгустков материи; вибрации тонких энергетических полей и газопылевые туманности — эмбрионы звёздных систем, органическая жизнь кислородных планет и гигантские галактические существа, живущие во Вселенной, не имеющей материи; обладающие гигантской массой чёрные дыры и неуловимые по краткосрочности жизни микрочастицы… Все они в той или иной степени осознают себя и развиваются, эволюционируют.

И, в конце концов, вся Вселенная — тоже огромное живое существо. Она определённо понимает, что она живая. Несмотря на то, что ей миллиарды лет, она не достигла ещё своего расцвета, своей зрелости, и по меркам бесконечности — она ещё дитя. Вся Вселенная лишь большой ребёнок, пусть и непостижимо большой и невообразимо сложно устроенный.

— Наша задача — помочь этому ребёнку повзрослеть, — сказал Чимеккей спокойным голосом, словно говорил об обыденных вещах. — Но для этого мы сами должны расти. Для этого и рождаются люди — существа, сотканные из плоти и духа. А чтобы люди не забывали о том, для чего живут, на Земле существуют шаманы.

Глава 12. Хоомей

В один из дней мы возвращались из соседнего посёлка, где были по приглашению одного из жителей. Автомобиль, который вёз нас по пыльной просёлочной дороге, заглох на полпути. Водитель, молодой парень, долго копался в моторе, заглядывал под днище машины, но в конце концов развёл руками, сказав, что не может разобраться в поломке. Он предложил нам подождать, пока он сходит назад в посёлок за помощью, а заодно найдёт машину, чтобы отвезти нас домой.

Чимеккей, подумав, предложил мне пройти пешком несколько километров, оставшихся до трассы. Конечно, я согласился: после многодневного пребывания в закрытом помещении и поездок в автомобиле хотелось размять мышцы. Через несколько минут мы уже шагали по узкой грунтовой дороге, которая вилась среди иссушённых жарой, поросших невысоким кустарником пологих холмов. От жары и множества кружащих голову запахов трав воздух был таким густым, что его, казалось, можно было пить как горький полынный настой. Почти совершенно опьянев от горячего воздуха степи, невероятной панорамы дальних тёмно-синих гор, я закричал во весь голос, вспугнув небольшую песочного цвета птичку, которая резво вспорхнула и поднялась высоко в небо, так что её едва было видно на фоне белёсого полуденного неба. И оттуда, с неба, полилась неожиданно мелодичная, с переливами трель.

— Смотри, Чимеккей — птица, — воскликнул я, запрокинув голову и пытаясь рассмотреть птицу из-под ладони, приложенной ко лбу козырьком.

— Да, — ответил он. — Это степной жаворонок. Он считается шаманской птицей.

— Почему? Мне кажется, эта птица слишком уж маленькая, чтобы быть шаманской. Вот орёл — это другое дело!

— Ну, во-первых, даже тувинское название этой маленькой птички однокоренное с тувинским словом «шаман», — он улыбнулся. — А если серьёзно — главная причина сходства их в том, что жаворонок, как и шаман, поёт только в полёте. Пение и полёт и для жаворонка, и для шамана — одно и то же. Когда шаман взлетает высоко в небо, он поёт, и наоборот: когда шаман поёт, он взлетает высоко в небо. И это песня его сердца, песня его души. Нет песни без полёта, как нет полёта без песни.

Он посмотрел на меня и сказал:

— А размеры птицы здесь совершенно неважны. Например, на Севере, там, где ты живёшь, одной из главных шаманских птиц считается обычная маленькая трясогузка. Она несёт шаману вести, она его разведчик и лазутчик.

Мне показалось, что он фантазирует: ведь, как я знал, он никогда не бывал на Севере. Но он, похоже, совершенно не хитрил, да и, насколько я успел его узнать, такая черта как хитрость ему была несвойственна.

— Это очень просто, — сказал он, видя в моих глазах вопрос.

Я про себя подумал, что не в первый раз слышу эти слова, но мнение своё оставил при себе. Однако от него не ускользнули мои сомнения, потому что он улыбнулся и запел вполголоса весёлую тувинскую песенку.

Я спохватился и спросил, что он имел в виду, когда говорил, что шаман летает, когда поёт. Я представил себе это как воображаемый полёт, своего рода экзальтацию или некий экстаз, в который вводит себя шаман во время камлания. Развивая эту теорию вслух, я стал объяснять ему психофизические и биологические механизмы такого состояния, рассказав, что в организме человека в этот момент выделяются особого рода вещества, позволяющие ощущать иллюзию полёта и вообще — видеть фантастические образы.

Этот вопрос занимал меня в тот момент больше всего, и я уже практически убедил себя в том, что все виденные мною образы лишь результат банальных химических процессов, протекающих в моём мозге.

— Так уж и все? — спросил Чимеккей, когда я высказался. — И даже тот образ злокачественной опухоли, который ты видел, когда перед тобой приоткрылась «небесная дверь»?

— Ну да… — неуверенно сказал я.

Он сказал, что если следовать такой логике, то, значит, все те сеансы исцеления, которые он проводил в моём присутствии в течение всех этих дней, недействительны. Никто не должен был исцелиться, кроме тех нескольких человек, болезни которых были скорее внутреннего плана, то есть, психологические.

Я молчал,