– Нет.

Она окинула его на миг пустым взглядом.

– Подожди снаружи, – сказала она.

– Конечно. Скажи Микаэле, пусть поторопится.

Дверь захлопнулась за ним, и он снова очутился в переулке. Он пнул пустую водочную бутылку, и та мгновенно разлетелась вдребезги; он смотрел на осколки, когда появилась Микаэла. Они прогулялись несколько кварталов по улице Сен-Катрин, укрылись от холода в бесконечном подземном торговом центре Монреаля, время от времени растирая запястья во время ходьбы.

– Я думаю, круизный лайнер еще там, – вдруг сказала она. – Я хотела туда сходить. – Они остановились у подножия пологой лестницы между магазинами; виолончелист устроился на перевернутом ящике из-под молока и играл первую сюиту Баха для виолончели. Она прижалась к стене, глядя в пространство и казалась настолько погруженной в музыку, что Илай встрепенулся, услышав ее голос.

– Круизный лайнер?

– В гавани стоит исполинский круизный лайнер. Я в газетах читала.

– Хочешь туда сходить?

Она покачала головой.

– Я ходила. Но там такой холод.

– Вчера ночью допоздна работала?

– До пяти, – сказала она. – Мальчишник в VIP-зале.

– Какого сорта мальчишник?

Она метнула в него взгляд и снова зашагала. Виолончелист посмотрел на нее, когда они проходили мимо, и она улыбнулась.

– Как красиво, – сказала она. – Я слышу такую музыку и понимаю, почему люди обожают это место. – Мелодия у них за спиной звучала все тише. Он бывал здесь с ней раньше и порой думал, что подземный торговый центр простирается до бесконечности. Нескончаемые «Гэпы» и магазинчики, торгующие сотовыми телефонами, поломанные тележки с кексиками в ресторанных двориках. Те же кафе возникали каждые несколько минут: «Сбарро», «Вендис», «Макдоналдс». Лилия продолжала исчезать. Из громкоговорителей доносились сильно приглушенные рождественские песнопения, и нельзя было разобрать, на каком языке.

– Я устала, – сказала Микаэла.

Они зашли в первый же ресторан – весь белый, – и она развалилась за круглым столом. В этом бледном подземном заведении она предстала в престранном образе: черные ботинки на платформе, серебристая куртка, короткая белая стрижка дыбом. Красная помада. Серые тени для век, завораживающие зеленые глаза. В флуоресцентном свечении у нее был опустошенный, болезненный вид.

– Может, все еще обойдется, – сказал он, – если сходить к лайнеру.

– На улице такой холод. А у реки так вообще.

Он кивнул и на время замолчал.

– Дома на моей кровати, – сказал он, – стоит носовая фигура. Всякий раз, как я говорю о кораблях, то вспоминаю про нее.

– Для чего на кровати носовая фигура?

– Сам не знаю. Просто есть, и все. Ее сделали из рыбацкой лодки, и моя мама… Микаэла, послушай. Я здесь больше недели, и у меня уже кончаются деньги. Я хочу, чтобы ты сказала мне, где Лилия.

Она улыбнулась, не глядя на него. В тот момент она казалась умиротворенной, беззаботной, глядя вдаль.

– Послушай, я не отступлюсь, – сказала она. – Мне нужно разузнать про аварию. – Микаэла снова потерла запястья; казалось, после VIP-зала у нее остались легкие потертости от веревки.

– Но ты знаешь, где она.

– Не заговорю, пока не расскажешь про аварию. Это мы уже проходили.

Микаэла и Илай погрузились в молчание под матерчатой листвой синтетического дерева. Поверхность дня обволакивал белый шум рождественских песнопений. В эти послеполуденные часы в ресторанном дворике было малолюдно. Прохожие, обремененные зимними пальто, молча пробирались сквозь ландшафт пластмассовых столиков и бледного кафеля. Несколько столиков по соседству были заняты: конторские служащие, уставясь в пустоту отсутствующим взглядом, поедали в обеденный перерыв жирную еду из пенопластовых коробок. Две девушки с именными табличками магазина «Гэп» налегали на кексы и нервно смеялись за столом напротив.

Уборщик показал на поднос Микаэлы и сказал ей что-то; Илай смотрел на нее в ожидании ответа, но она лишь взглянула на него. Тот повторил.

– Je ne parle pas français, – сказала она.

Мужчина покачал головой и удалился, не притронувшись к подносу.

– Что ты ему сказала?

– «Я не говорю по-французски». Полезная фраза в этих местах.

– Ты не говоришь по-французски?

– Не особенно. Несколько слов. Никогда не умела. Он мог бы и повторить по-английски.

– Он мог и не знать английского. Как ты можешь тут жить, не зная французского?

– Вот именно, – сказала она, все еще глядя на протирщика столов. – Все это не имело бы значения, если бы они не бросили цирк.

Он взглянул на нее из-за белого пластмассового столика, думая о той парочке, которая засмеяла его, когда он спросил у них дорогу по-английски в первый вечер, и смутно почувствовал, что начинает ее понимать.

Холод за стенами кафе сгущался до тех пор, пока улицы не побелели от мороза. Микаэла пила черный чай в пять утра, заторможенная таблетками и бессонницей, но уснуть не могла. Илаю подумалось, что если бы он просидел с Микаэлой подольше, то она, утомленная в предутренние часы, продолжая говорить и говорить в таком состоянии, глядишь, и проговорилась бы, где находится Лилия, если она еще в этом промерзлом городе, если она жива, если она вообще когда-либо существовала, но вместо этого Микаэла рассказывала про террористов и циркачей.

– Я тебе рассказывала про бомбиста, который громил кафе Second Cup?[18]

– Нет, – сказал он, – вряд ли.

На пору отрочества Микаэлы пришелся короткий период, когда у кафе с английскими названиями появилась привычка взрываться, что, по ее разумению, вполне сочеталось с драматизмом ее подросткового возраста. В то время она просиживала уйму времени в кафе, надеясь быть застигнутой каким-нибудь грандиозным историческим событием, но психа-одиночку изловили и упекли в тюрьму прежде, чем он успел взорвать очередное заведение. Это обстоятельство, кажется, ее разочаровало. Илай смотрел на нее, не будучи уверенным, говорит ли она правду, и она приступила к очередному повествованию о цирке своих бабушек-дедушек, а не о том, где Лилия.

Ее одиночество сидело за столиком, словно третий сотрапезник; они просиживали так часами, и оба понимали, что как только он узнает, где Лилия, то сразу же упорхнет в Нью-Йорк, а она останется, одна-одинешенька, как на льдине после кораблекрушения. Она держалась за свои сюжеты как за валюту и каждую ночь тратила мало-помалу. Воспоминания о круговороте одержимости, что подобна вытатуированной змее, непрерывно жалящей себя за хвост: маленькая девочка в своей спальне фантазирует о динамите и канатах, этажом ниже ее отец-сыщик одержим Лилией, мать приносит домой торт и исчезает навсегда. У Микаэлы для него всегда находился очередной рассказ. Ее повествования всегда развивались по касательной к жизни Лилии. Всегда казалось, что она вот-вот скажет, где Лилия. А он и рад был бесконечно просиживать с ней, избегая возвращения в отель, где его ждали до обидного пустая