хризантему. «Страсть к этим странной, вычурной формы цветам и охлаждение и пренебрежение к изящным являются признаками нашего времени. Мне вполне понятны привлекательность фантастичных форм орхидей и болезненная, если можно так выразиться, прелесть бледно-желтых, светло-коричневых, нежно-фиолетовых и выцветших сиреневых тонов хризантемов. Эти торжествующие ныне цветы соответствуют современным настроениям духа многих лиц. То, что просто, ясно, большею частью уже не увлекает в настоящее время. Теперь более необходимы жгучесть, острота в приправе и черствость, холодность для глаз» (Н. Ф. Золотицкий).

С легкой руки художников и писателей модерна орхидеи стали знаком изломанного, утонченного эстетизма; в начале ХХ века — атрибутом чувственной, порочной любви, чуть позже — пошловатой претензией на «богемность»… В 20-е годы ХХ века эти цветы, уже знакомые публике, но все еще продолжавшие оставаться экстравагантными, превратились в бижутерию богатых модниц, стандартный ярлык «изящной жизни». Без приколотой на плече орхидеи или хризантемы не обходился вечерний туалет дамы полусвета.

Орхидеи, «вечные спутницы среднего декадента», как презрительно назвал их в 1905 году А. Блок, разделили участь искусства, что по инерции продолжало называться модерном, но усилиями многочисленных подражателей превратилось в разменную монету, об-щее место. Энтузиасты-эпигоны адаптировали и тиражировали высокую поэзию в соответствии со вкусами широкой публики, энтузиасты-оранжерейщики делали предметы роскоши доступными не только аристократам. И то и другое стало модой, то есть продуктом массового потребления.

Оба процесса шли параллельно, развивались стремительно. Этому способствовало и то обстоятельство, что во Франции уже не только сложилась, но и была отшлифована до совершенства тонкая культура «органического», если так можно выразиться, искусства. С XVII века существовали королевские оранжереи, где выращивались цветы для вышивальщиц и мастеров-гобеленщиков. Специальные художники зарисовывали флору, и из этих эскизов с натуры потом слагались орнаменты знаменитых шпалер: так родился стиль «миль де флор» — лепестковый стиль. Изощренная красота творений мастеров соревновалась с естественной красотой природы, натуральные формы доводились до совершенства, специально обученные художники делали рисунки растений, по которым, в свою очередь, составлялись орнаменты, эскизы лепнины для фасадов зданий, образцы росписи фарфоровой и стеклянной посуды, придумывались модели светильников и люстр, создавалась мелкая пластика и даже мебель. Самая известная школа при оранжереях существовала в Нанси, сейчас это музей. К концу ХIХ века искусство оранжерейщиков и декоративное искусство стали во Франции вообще сообщающимися сосудами. Причудливые линии архитектуры, скульптуры, живописи и книжной графики эпохи модерн во многом обязаны своим происхождением французским садовникам, а они, в свою очередь, селекционировали растения в соответствии с меняющимися вкусами художественной элиты. Столица моды Париж диктовала свои законы и Европе, и России. Разумеется, многие формы экспортировались в уже готовом виде и переносились в другие культуры почти механически.

Рис. 69. Ботанический сад в Нанси. Ок. 1915 г.

Ранний русский символизм все-таки оставался несколько искусственным образованием — вроде «теплиц в лесу» (образ из поэзии М. Метерлинка). Период адаптации нежного французского цветка, декадентства, шел болезненно: культурный климат в России всегда был более суровым, чем во Франции. Но прошло совсем немного времени, и даже Ивану Бунину вычурные декадентские цветы перестали казаться и вычурными, и декадентскими. И если на подоконнике у него хризантемы и не стояли, то, во всяком случае, морозные узоры на стекле поэт уже запросто мог сравнить с «пышными и дорогими» хризантемами. Случилось это через шестнадцать лет после написания стихотворения «Полевые цветы», в котором поэт сформулировал свое эстетическое кредо. Кредо не изменилось, просто взгляд художника привык к новой красоте, перестал воспринимать ее как что-то чуждое, не русское, не родное.

Рис. 70. Разрез оконной теплички

На окне, серебряном от инея,

За ночь хризантемы расцвели.

В верхних стеклах — небо ярко-синее

И застреха в снеговой пыли.

Всходит солнце, бодрое от холода,

Золотится отблеском окно.

Утро тихо, радостно и молодо.

Белым снегом все запушено.

И все утро яркие и чистые

Буду видеть краски в вышине,

И до полдня будут серебристые

Хризантемы на моем окне.

И российский обыватель, еще не так давно насильно приученный к картошке, с не меньшим усердием осваивал агрокультуру лимонов, апельсинов и померанцев: ученики у французов оказались прилежными, и не только среди стихотворцев. Вопреки скепсису Ивана Бунина заморский лимон прекрасно прижился на подоконниках русских изб, освоился, расцвел и стал обильно плодоносить. Так что будем благодарны строгому реалисту уже за то, что он первым подметил это увлечение, охватившее русское общество вплоть до самых низов.

Рис. 71. Привитое апельсинное деревцо

Тот сорт комнатного лимона, который сегодня разошелся в огромном количестве экземпляров по всей России, называется «павловским лимоном». Своим происхождением и названием он обязан городу Павлово. Это результат кропотливой работы народного гения, не оставившего своего имени в истории; потрясающих успехов добилась какая-то простая русская женщина — жена «шорника Лукьяна» или сам гипотетический шорник. Известно только, что сто пятьдесят лет назад один кустарь привез из Турции в село Павлово на Оке, неподалеку от Нижнего Новгорода, две кадочки с лимонными деревцами. С тех пор повелось у жителей этого села разводить в из-бах из черенков и семян лимоны в кадушках. Фотографии окошек деревенских изб с обильно покрытыми плодами лимонными, апельсиновыми и померанцевыми деревьями обошли в конце ХIХ века многие журналы. Изысканные плоды, впервые выращенные в парижских оранжереях для короля и его придворных, в России совсем неожиданно прижились в крестьянских избах. Павлово не захирело, в отличие от многих других деревень и сел, превратилось в город, который пережил самые трудные времена, и даже все изменения послед-них лет особенно его не коснулись — он легко и спокойно, помавая лимонной веточкой, вплыл в российский ры-нок. До сих пор разведение комнатных лимонов и апельсинов остается главным народным промыслом Павлова: теплоходы с туристами обязательно делают здесь остановку, и в качестве сувениров привитые черенки развозятся по всей стране.

Мой прекрасный сад. Самый популярный журнал в Европе по озеленению загородных домов, дач и вилл. 1998. № 12.

Экзотические фрукты продают сейчас по-чти круглый год. Тем, кто хочет поэкспериментировать, советуем не выбрасывать их семена, а посадить в горшки. Семена авокадо, которые представляют собой косточки величиной с грецкий орех, втыкают в землю на одну треть высоты и накрывают пленкой. Крупные косточки манго нужно очистить от мякоти и слегка приоткрыть ножом с узкой