Как только он понял это, сразу расслабился и повеселел, перестал стесняться и начал смотреть на окружающих таким же заговорщически-иронично-равнодушным взглядом, каким они все здесь смотрели друг на друга. Теперь он знал, как выглядит свобода, акциями которой, по ценности прямо пропорциональными их статусу, владели гости хозяина. Сам он занимал высокий пост в ЦК комсомола. Эта свобода и была тем самым светлым будущим, вход в которое был строго ограничен. Чтобы попасть туда, нужно было войти в долю с избранными, и тогда тайна, пока еще скрывавшаяся под голубой рубашкой, открылась бы и ему.

Юра долго не мог заснуть в ту ночь, сильно взволнованный давешним открытием. Так прекрасна была только что увиденная им жизнь, что жалко было расставаться с ней даже на ночь. Перед глазами вокруг манящего, небесно-голубого светила кружились яркие картинки свободы, которая теперь казалась доступной и ему. От них шло такое сияние, что Юра зажмурил глаза. Но, несмотря на возбуждение, голова его работала четко. Теперь он знал, чего хотел, а это самое главное.

Именно тогда, в Москве, в доме маминого однокурсника, он решил, что тоже станет свободным, будет жить у синей реки и сможет засовывать руку под любую рубашку.

Юре тогда исполнилось пятнадцать. Самый подходящий возраст для приобщения к реальной жизни, говорила мать отцу.

В этом году ему исполнилось семнадцать. Он хорошо учился, был членом школьного комитета комсомола и успешно избавился от сексуальных комплексов на одной из белых дач, где его всему, чему надо, научила веселая рыжая аспирантка института иностранных языков. Она приехала в белый дом со своим другом, иностранным корреспондентом, не только работавшим в Париже, но и связанным с нашими бравыми чекистами, как мать объяснила отцу. Корреспондент, выйдя из машины, сразу потребовал у хозяина виски и беспробудно пил три дня подряд, чему никто особенно не воспрепятствовал. Во-первых, здесь собиралась исключительно свободомыслящая публика, а во-вторых, все предпочитали пьяного в доску чекиста трезвому. Ему выделили комнату, куда литрами поставляли горячительное, и время от времени он вопил на всю территорию, чтобы его подруга немедленно пришла и утешила его. Все остальное время аспирантка ходила невостребованная, пока не решила заняться воспитанием Юры. Она спросила, сколько ему лет и знает ли, он что такое суасант неф, а когда он, обмирая, помотал головой, просто взяла его за руку, привела в комнату друга, который храпел на кровати в алкогольных парах, и ловко провела на свободном диване первый урок, после которого быстро последовали второй, третий и так далее. В самых разных местах просторного дома, а также леса, окружающего дом. Больше он никогда не видел аспирантку, но навсегда запомнил солоноватый вкус ее длинного русалочьего тела.

Как член комитета комсомола Юра часто выступал на собраниях, а иногда на городских и даже республиканских комсомольских съездах, куда Петров посылал его от школы как лучшего оратора. Никто не умел так зажигательно выступать, как Юра Симм. Осуждал ли он американскую политику размещения ядерных боеголовок, вмешательство империалистических сил в дело исламской революции в Иране, агрессивную американо-сионистскую политику на Ближнем Востоке или просто требовал мира во всем мире и прекращения эксплуатации трудящихся – все эти речи звучали одинаково горячо и с той долей искренней взволнованности, которая стряхивала сон со слушателей и начинала резонировать в их груди, приобщая тем самым к борьбе за мир и придавая их незначительным жизням высокий смысл, а также лишний раз доказывая, что они не зря протирают штаны на плюшевых креслах, в то время как их коллеги паяют, варят, пашут, доят, штукатурят и добывают горючий сланец.

Победной риторике его учила мать, которая говорила, что главное не «что», а «как».

– Запомни это, друг мой, и ты будешь непобедим. Любое утверждение можно подать в таком соусе, что тебе поверят и за тобой пойдут. Я не буду приводить тебе примеры из отечественной истории, хотя они не только доказывают мою правоту на доброе тысячелетие вперед, но и до сих пор поражают воображение и разум, да-да, именно своим размахом. Что бы об этом ни говорили вполне здравомыслящие люди, мы не должны забывать, что в государстве такого масштаба и не могло быть иначе. Это воля истории, и ее надо уважать. Сейчас у нас другие времена, конечно, но принцип существенно не изменился. Не хватает только огня, вышел весь. А это серьезнее, чем ты думаешь. Как сделать так, чтобы тебе поверили. Ну не все, конечно, а та часть населения, которая необходима нашему государству для его дальнейшего существования. Ну, ты понимаешь, о чем речь. В любой стране должен быть маленький процент людей, так сказать, посвященных, который бы знал, как дело обстоит на самом деле. Процент побольше, но не намного, может понимать истинное положение вещей, ну скажем, наполовину. Эта категория людей является наиболее открытой системой с более или менее условными границами, что делает ее чувствительной к осмосу, ну помнишь, как в физике, когда в один раствор через мембрану медленно проникает растворитель, а это в свою очередь способствует движению по вертикали, в нашем случае либо вниз – к дуракам, либо вверх – к посвященным. Ведь даже нашему обществу нужна хоть какая, но динамика. Ну а все остальные должны просто верить. Но как, если нет огня? Верят-то сердцем, голова тут ни при чем. Именно это облегчает и одновременно усложняет задачу, требуя весьма тонкого подхода. Как журналист могу сказать, что газеты – это, конечно, великое дело, ведь там все черным по белому, а у русского народа, который еще совсем недавно был безграмотен на девяносто процентов, есть еще почтение и трепет к печатному слову. Но вот устные выступления у нас ни на что не похожи. Позор. Совсем обленились, идиоты, думают, им терять нечего. А есть что, еще как, ого-го. Все по бумажке, монотонно, бубнят, как будто сами себе не верят, ну что за пример населению… И дело ведь не в том, веришь ли ты сам или нет, а в том, чтобы передать эту веру тому самому подавляющему большинству, базису нашего государства. Да и самому населению эта вера нужна как воздух, без нее им худо и разврат. Вера как чудо, вместе с тайной и авторитетом. Достоевского надо читать, товарищи дорогие. И сеять, сеять. Наш народ – плодородная почва. Я даю голову на отсечение, что если постоянно, повсеместно и с надлежащим пылом повторять, что снег – это холодный хлопок, то через какое-то время в это поверят даже узбеки.

На комсомольских пленумах Юра, в перерывах бродя по переполненным коридорам, каждый раз поражался, как легко было вычислить в участниках три сорта людей, на которые мать как бы между прочим поделила общество. По тому заговорщически-иронично-равнодушному взгляду, который он вынес пока еще из чужого светлого будущего, он сразу определял себе подобных, затаившихся и пламенных, с железными челюстями и алчущими той же свободы, что и он. Некоторые из них, совсем незнакомые, подходили к нему, протягивая и пожимая ему руку пониже локтя, как бы признавая в нем своего, и, тихо улыбаясь, говорили что-нибудь совершенно незначительное и именно в этой незначительности понятное им обоим.

Правда, разница между первой и второй категорией, что еще одной ногой стояла в базисе, не всегда была столь явной. Некоторые экземпляры требовали более пристального наблюдения. В конце концов Юра пришел к выводу, что отличительный признак избранного меньшинства был чисто физический. Необыкновенная легкость движений, никак не связанная с весом или телосложением. Эту легкость невозможно было сымитировать, так как она была продолжением той абсолютной, внутренней свободы, которая только и ждала своего часа, чтобы вырваться наружу.