— М-да-а-а, — криво ухмыляясь, протянул Осипов, обращаясь к Жоре, — похоже, нам тут больше делать нечего. Пошли дальше, что ли?

Они зашли еще в один двор. Потом в другой. В первом жила семья из четырнадцати человек: муж, жена, пятеро детей, родители жены, два ее брата с женами и детьми — словом, едва ли не на головах друг у друга сидели. По двору бегала пара перепуганных кур, вот и вся живность. Самогонкой тоже не пахло. На вопрос, не знают ли они что-либо о своих соседях, лишь пожали плечами, что должно было означать: тут и без соседей забот хватает.

— Хотя, кажись, соседский мужик извозом промышляет, — неопределенно протянул хозяин и почесал шею под бородой. — И лошадка у него дюже справная. А вот хозяйка евоная незаметная да тихая какая-то, будто пришибленная. Слова от нее не слыхивали. А более про соседей энтих ничего сказать не могем, поскольку все время с детьми да на огороде…

В другом дворе жил один-единственный старикан. Милиционеров он встретил с клюкой наперевес, будто намеревался двинуться в штыковую атаку. Было ему лет под восемьдесят. Глаза, выцветшие от старости, смотрели бодро и даже зло. Длинные седые кустистые брови напоминали крылья и энергично шевелились, придавая старику угрожающий вид. На нем был старый длинный китель с двумя Георгиевскими крестами и солдатские подштанники с развязанной тесьмой.

— Чего надо? — такими словами поприветствовал старикан Осипова и Стрельцова.

Парни невольно улыбнулись.

— Ты бы, дед, эти медальки старорежимные лучше снял, — заметил ему Николай. — А то, неровен час, тебя в белогвардейцы запишут. Не боишься?

— Не тебе мне указывать, сопля! Я медали эти в боях заслужил за державу нашу и государя императора Александра Николаевича Освободителя, — едва не задохнулся от возмущения старикан. И добавил немного потише: — Я самого Осман-пашу с его головорезами не боялся. Думаешь, тебя испужаюсь?

— Ну, чего меня пужаться, — недобро посмотрев на него, сказал Осипов. — Для этого дела у нас другие службы имеются.

— Это Чека, что ли? — весьма напористо спросил старикан. — Так я и их не боюсь.

— Нет теперь Чека, дед. Есть ГэПэУ при НКВД РСФСР, — буркнул Коля.

— А мне один хрен, — констатировал старикан. — Сейчас в ваших буквах ничего не разобрать. А вы кто такие?

— Мы из милиции, дед, — ответил за себя и Стрельцова Осипов.

— Что-то не похожи вы на милицейских, — недоверчиво произнес старикан.

— А на кого же мы походим, по-вашему?

— На голодранцев каких-то. Я уж за свою жизнь на них насмотрелся.

— Ну, скажете тоже, — обиделся Осипов.

— А вот документики какие у вас имеются?

Коля нехотя достал из внутреннего кармана удостоверение. То же самое проделал и Жора. Старикан придирчиво осмотрел обе бумаги, после чего спросил:

— Ну и чего вам надоть?

— Нам надоть задать вам несколько вопросов, — сказал Коля. На что старикан кивнул и уставился прямо ему в глаза. — Скажите, вы давно здесь живете?

— Давно, — ответил георгиевский кавалер с некоторым вызовом. — С одна тыща восемьсот сорок пятого года. Как родился, так тута и живу. А до того здесь отец с матерью жили…

— Стало быть, это ваше родовое гнездо?

— Чай, не дворяне, чтобы гнездами родовыми обзаводиться, — хмыкнул едко дед.

— Принято, — кивнул Коля и задал новый вопрос: — А соседей своих вы всех знаете?

— Какие тут сызмальства проживают, так всех знаю. А ежели кто из новых, так не шибко знаю. А то и вовсе не ведаю, кто такие. Много их ныне понаехало, и не разобрать, кто такие.

— Ну а соседа через дом, что лошадь держит… Что вы о нем можете сказать?

— Мало чего, — немного подумав, произнес старикан. — Оне с женой и двумя детьми, третьего-то ребятенка оне недавно заделали, приехали года три назад. На улице сказывают, что оне дом тот купили. Мужик извозчиком прирабатывает, баба евоная с дитями сидит. Вот и все, что мне про них ведомо…

— Точно все, дед? Может, по старости лет упустил что?

— Ты меня старостью не попрекай, — огрызнулся старикан. — И память у меня не хуже твоей… Все сказал вроде… Да, попивает он, кажись. Невесть кого к себе в дом водит. Не местных. Местных-то я всех знаю…

— Водочкой, значит, сосед ваш балуется, — в задумчивости констатировал Осипов. — И как часто?

— Не скажу, чтобы каженный день, но на неделе раза три-четыре точно.

— А скандалов, ругани, драк после выпивки у них не случается? — поинтересовался Коля как бы между прочим.

— Да вроде ничего такого, все тихо и мирно, — ответил георгиевский кавалер. — Шумства всяково и драк не наблюдается…

— Ну вот! — как-то повеселел Коля. — Благодарствую, дед…

— Не «благодарствую», — неожиданно взорвался дед, и клюка в его жилистой руке заходила ходуном. — Не «благодарствую», а «благодарствуйте»! Что за привычку взяли придумывать новые слова и все переиначивать. От этого слова свое значение теряют. Напрочь. Или получают совсем не тот смысл и толкование… Благодарствую — значит, дарю благо. Но ты ведь не даришь, а получаешь благо. Стало быть, дарят благо тебе. Благодарствуют. Так и надо говорить дарящим благо: благодарствуйте, мол…

— Ясно, дед. Не обессудь, — примирительно произнес Коля. — Значит, благодарствуйте… Ну а самогон, дед, ты, случайно, не гонишь? — уже для проформы спросил он. — По вечерам-то небось хорошо стаканчик пропустить?

— Не, не гоню, — отрезал дед. — Водку предпочитаю! Правда, ноне ее хреновую стали делать. При государях-императорах она лучше была. И вкусом, и крепостию… Все, закончились ваши вопросы? — хмуро посмотрел он на миллиционеров.

— Да, — ответил Коля.

— Тогда прощевайте, господа милицейские. Неколи мне с вами далее лясы точить… Меня хозяйство дожидается. — С этими словами старикан вошел в дом и закрыл за собой дверь.

Дальше, за пересечением с Варваринским переулком, начинались огороды, запертые в длинные изгороди, которые некогда были огородами Донского монастыря и сто, и двести лет назад.

Более на Шаболовке делать было нечего…

Комаров распахнул ворота, привычно сел на козлы и медленно тронулся, провожаемый безучастным взглядом Марии. Выехав за ворота и проехав чуть вперед, он свернул в Конный переулок, а через два квартала повернул налево, на Мытную. Добравшись до Мытного двора, въехал на Конную площадь, привычным взором окинул торгующую публику и нахмурился, увидев мужика с древним мерином, стоящим как изваяние. Мужик, верно, каженный день туточки стоит. Зря только время гробит, которое мог провести с какой-никакой пользой, ибо никто такую древнюю животину не купит, поскольку ей давно на живодерню пора. Ишь, стоит как статуй. Оно и понятно: у животины уже сил шевелиться нету. Даже головой от надоедливых мух не мотает…