сказать, чтобы подняли наверх горячую воду, а сама присела за стол, куда уже ставили еду.

— Садись, Гаврила Афанасьевич, откушай со мной или желаешь сразу продолжить путь? День в самом начале, и ты успеешь до места доехать. Тебя же ждут товарищи?

— У меня ещё есть время, и если не прогонишь, то я всё же провожу тебя до Дмитрова.

Евдокия помахала рукой ворвавшемуся в зал со смехом брату, чтобы присоединялся, но Ванюшкин дядька убедился, что с ней всё в порядке и повёл боярича проверить, как обихаживают их коней.

— Я не задержу тебя, — продолжила разговор Дуня. — Через час выедем. Хочу засветло добраться до Дмитрова.

— Коням нужно отдохнуть, — возразил Гаврила.

— Гаврила Афанасьевич, тут можно застрять. Посмотри, что с погодой делается! — запротестовала Дуня и неожиданно засмеялась. — Сама не пойму, о чём спорю с тобой, — пояснила она.

В зал вошёл взъерошенный Юрята и сразу же направился к столу, занятому боярышней. Она удивленно посмотрела на него.

— Ишь как распалился, — ворчливо заметил дядька Гаврилы и сразу же уткнулся в миску со щами.

— Евдокия Вячеславна, — требовательно обратился Гусев, — нельзя оставлять боярышню Еленку одну!

Дуня разглядывала его, как в первый раз. Теперь глаза Юряты сверкали гневом, кулаки были сжаты, а на щеках играл румянец. Впрочем, румяными с улицы приходили все, но Гусев кипел жизнью. Куда подевалось его лениво-надменное состояние?

— С чего бы нельзя? — недоуменно спросила она, дивясь перемене настроения Юряты. — И с чего бы одну?

— Этот Кузьмич груб с нею! Кто защитит её от него?

Евдокия и Гаврила с изумлением смотрели на него. Гаврила начал подниматься, чтобы не только ответить, но и выставить обнаглевшего Гусева, но Евдокия придержала его.

— Эвона как, — глубокомысленно протянула она. — От меня-то ты чего хочешь?

— Останься с нею, защити её!

Она рассмеялась, и её смех сдержал Гаврилу, как и неодобрительно сопящего Гришаню.

— Э-э, а ты? — по-простому спросила она Юряту.

— Я же с тобою, — удивился служивый и уставился на неё непонимающим взглядом.

Дуня какое-то время смотрела на него, не понимая, как такого человека могли прочить ей в женихи, потом криво улыбнулась и объявила:

— Коли ты при мне, то вот мое слово: оставайся. Разрешаю.

Краска от лица Гусева отпряла и ему потребовалось мгновение, чтобы перевести дух.

— Издеваешься? Думаешь, я рад, что меня приставили к тебе? — вскипел он. — Но свой долг я выполню!

Евдокии пришлось вновь удерживать Гаврилу и строго посмотреть на Гришку :

— Эк тебя плющит, — хмыкнула она, отодвигая миску с едой. — Видишь ли, Юрята, я считаю, что достаточно помогла боярышне Еленке, но тебя не держу, и князь поймёт, если ты проводишь её домой.

— У неё важное дело в Дмитрове! — не воспользовался предложением стать сопровождающим другой боярышне Гусев, и сложно было понять, что у него сейчас творилось в голове.

— Тц, — цокнула языком Евдокия и, покачав головой, мягко произнесла: — Отдохнул бы ты, Юрята. Что-то ты не в себе.

Служивый вновь вспыхнул, но удержался от новых высказываний, кивнул и поспешил обратно во двор.

— Ненадежный он, — сдержано произнёс Гаврила, хотя глаза выдавали негодование.

— Мне кажется, что он влюбился в Еленку и до глубины души потрясён этим событием, — пояснила улыбающаяся Евдокия.

— Потрясён? — не понял Гаврила.

— Ага. Ты обратил внимание, как он смотрит на девушек и женщин?

— Как-то не очень, — отчего-то смутился Гаврила.

— Уверено он смотрит, — назидательно поднимая палец вверх, сообщила она, а дядька Гаврилы согласно кивнул. — Юрята не сомневается в своей неотразимости. И тут вдруг океан чувств — а Оболенская на него ни разу не глянула …

Спустившаяся вниз Даринка как раз передала приказ своей боярышни поднять наверх ведро горячей воды и услышала часть разговора про любовь. Она мечтательно улыбнулась, смущая хозяина двора, и приметив это, поманила его, чтобы велеть собрать пироги в дорогу  —  боярич с Олежкой и дядькой обязательно захотят есть.

Гаврила собирался что-то ответить, но Евдокия хлопнула по столу рукой и бросив:

— Что-то засиделась я, надо же отписать, что нас задержало в дороге! — быстро поднялась наверх.

— Это самое! — закричал ей вслед хозяин. — Боярышня, того самое, всё там! Сейчас покажу…

— Не надо! Без тебя обойдусь, а то того самое… — насмешливо крикнула Евдокия.

— Чего? — забеспокоился дворник.

— А вот чего-нибудь! — донеслось до него.

— А-а, ну тогда ладно, — почесав щеку, успокоился хозяин двора и поспешил к кухарке.

Даринка быстро сложила вынесенные ей пироги, подхватила короб, встряхнула его и подошла к хозяину.

— Слышь, ты б это самое, — со смехом произнесла она и откинула крышку короба: — с грибами давай.

— Сейчас велю! — недоуменно поморгав, вновь засуетился дворник.

— Вели, вели, — ворчливо напутствовала она его и, все ещё улыбаясь, добавила: — Гаврила Афанасьевич, ты бы того самое, взял бы наш короб, — она стрельнула глазками в сторону показавшегося дядьки боярича, — а я за боярышней побегу, а то мало ли чего… того самого! — и засмеявшись, помчалась за Евдокией Вячеславной.

В Дмитров въезжали измученные дорогой. День не распогодился, а к концу дня вовсе начался дождь со снегом, перешедший в самый настоящий ливень. Где-то вдалеке даже гремел гром, будто бы сейчас весна, а не начало зимы. Сани скребли полозьями по ледяной каше, а шкуры, которыми укрывались, уже давно промокли.

Дуня готова была разрыдаться от бессилия, но смотрела на плотно сжавшего губы Ванюшку, на промокших всадников и продолжала удерживать потяжелевшую шкуру со своей стороны саней.

У князя Юрия Васильевича её уже ждали и буквально вытащили из саней. Ноги-руки так затекли и замерзли, что отказывались слушаться. Дуня успела заметить, что челядь всем помогает спешиться и говорят о бане, а потом всё помнила урывками.

Вот её раздевают и ведут париться, натирают чем-то приятно пахнущим, массируют голову маслом. Вот поят горячим морсом и снова охаживают веничком. Потом вроде кто-то будит её и выводит на улицу продышаться.

— Ух, что же это деется! — слышит Дуня сквозь шум дождя. — Боярышня, ты поспешай, а то замерзнешь, — кричат ей в ухо, укрывая от ветра и небесного водопада.

— А