Я устно перевел ей текст статьи. Она в целом ее одобрила, попросила только смягчить моменты, связанные с деятельностью спецслужб, сказала, что ей не хочется вступать с ними в открытый конфликт. На этот раз Джоан гораздо больше улыбалась и выглядела намного более раскрепощенной.

Впоследствии, встречаясь со мной на массовых мероприятиях, Джоан подчеркнуто не выделяла меня из других журналистов, хотя было ясно, что беседы наши ей запомнились. Она, вероятно, стеснялась своей откровенности во время той первой встречи и поэтому держалась умышленно холодно.

Джоан стремительно превращалась в признанного лидера антивоенного движения, в его символ и быстро училась осторожности. К концу 1983 года стало очевидным то, о чем мы с ней могли только догадываться. Си-Эн-Ди превратилась в объект самого пристального внимания со стороны английской контрразведки.

И вот на стыке 1984–1985 годов произошло чрезвычайное событие. Недавно ушедшая в отставку мятежная сотрудница МИ-5 Кэти Масситер рассказала в интервью телекомпании «Четвертый канал» об обстоятельствах оперативной разработки руководства Си-Эн-Ди, и в частности Джоан Раддок. По словам Масситер, Джоан трудно было подогнать под категорию подрывных элементов. Для того чтобы добиться официального разрешения на ее разработку, руководство контрразведки пустилось наследующее ухищрение.

«В свое время, как нам удалось установить, Раддок дала интервью советскому журналисту, который в действительности являлся кадровым офицером КГБ, – заявила Масситер. – Раддок, конечно, не могла знать об этом, но данный факт позволил нам завести на нее дело».

Правая печать пыталась не раздувать потенциально назревающий скандал, смущенно молчала. А вот левая пресса, в том числе, кстати, и коммунистическая «Морпинг Стар», стала активно требовать расследования, добивалась, чтобы непременно был назван этот советский журналист. Но Масситер к этому времени, по всей вероятности, уже успели заткнуть рот, а Раддок благоразумно отмалчивалась, заметила лишь, что за время пребывания на посту председателя Си-Эн-Ди она, вероятно, дала интервью не менее чем дюжине советских журналистов.

Однако как ей, так и мне было абсолютно ясно, о чем и о ком идет речь. Далеко не каждый журналист звонил ей домой, получал от нее письма и встречался для частных разговоров в кафетерии. Последний раз я видел Джоан на приеме в советском посольстве по случаю сорокалетия Победы. Мы лавировали в толпе приглашенных и усиленно избегали личной встречи. Но однажды наши взгляды все же перехлестнулись. Лицо Джоан было совершенно спокойно, но в ее выразительном взоре читалось очень многое – и удивление, и немного гнева, и даже уважение. Друг на друга смотрели люди, между которыми было нечто, известное только им двоим.

Если мне не изменяет память, я не написал о Джоан Раддок ни одной оперативной справки. Никто меня за это не ругал, хотя о контактах наших было известно руководству резидентуры. Это я к тому, что, вопреки устоявшемуся мнению, советские оперативные работники вовсе не были роботами, обязанными письменно фиксировать все мало-мальски значимые контакты с иностранцами.

Вероятно, у каждого из нас были свои, скрытые от начальства и коллег уголки сознания и аспекты деятельности, которые мы предпочитали не класть на бумагу, по крайней мере до поры до времени. До определенного предела это нам дозволялось.

Знаю случаи, когда коллеги-разведчики на свой страх и риск ничего не докладывали о ведущейся оперативной разработке даже такого исключительно важного контингента, как шифровальщики! Они не делали этого практически до того момента, когда клиент был готов, его можно было вербовать. Потом придумывалась легенда, по которой, скажем, полугодичная работа изображалась как нечто скоротечное. Пара-тройка встреч за последние недели, и вот тебе результат! Делалось это, как правило, из суеверного страха спугнуть добычу. Да и в случае неудачи никто не стал бы ругать за недостач очное мастерство. Иногда такое сходило с рук, хотя и не всегда.

Однако вышесказанное не имеет отношения к Джоан Раддок и советскому то ли журналисту, то ли разведчику. Скорее всего, Джоан, по крайней мере тогда, не удостоилась персонального файла в ясеневских архивах из-за запаха своих духов и платочка, элегантно повязанного на шее.

Полные имя и титул – сэр Томас Далиелл (1932–2017), одиннадцатый баронет Биннза. Член парламента от Лейбористской партии с 1962 по 2005 год. С 2001 года старейшина палаты общин. Член Европейского парламента в 1975–1979 годах. В 1978–1979 годах свыше ста раз голосовал против собственного правительства.

Инициатор антитэтчеровской кампании в период Фолклендской войны 1982 года. Активно выступал также против политики Великобритании во время войн в Персидском заливе, в Косово и Ираке.

В 2003–2006 годах ректор Эдинбургского университета.

Тэм Диэл – самый незаурядный из «моих британцев». Чистокровный шотландец, он наверняка обиделся бы, узнав, что я назвал его англичанином. Один из самым дорогих моему сердцу друзей, оставленных на Британских островах.

Познакомились мы в парламенте осенью 1980 года, когда я привел туда заезжего профессора Московского университета. Тэм, бывший в то время теневым министром науки, потратил на нас почти целый день. Он обстоятельно, с интереснейшими комментариями показал нам все помещения Вестминстерского дворца, накормил нас в буфете палаты общин. Особенно мне запомнилась его манера покупать, в зависимости от сезона, черешню или виноград в пакетике и шоколадки к кофе. После этого Диэл усадил меня и профессора в почетную ложу для высокопоставленных гостей, откуда я впервые слушал выступление Маргарет Тэтчер.

С тех пор Тэм неоднократно оказывал такую услугу мне, жене, моим гостям. Он даже предлагал стать экскурсоводом для группы одноклассников моей дочери из советской школы.

В кулуарах парламента Диэл познакомил меня с лидером лейбористов Майклом Футом, ковылявшим в ту пору со сломанной ногой, одетым в поношенную одежду и вельветовые туфли и производившим поистине жалкое впечатление, с теневым министром иностранных дел Денисом Хили, стоявшим с подносом в очереди в парламентском кафетерии, со старейшим парламентарием Бобом Эдвардсом и многими другими именитыми личностями. Диэл неизменно представлял меня как ленинградца, своего друга из «Советской индустрии». Он никак не мог запомнить правильное название газеты – «Социалистическая индустрия».

Именно Тэму Диэлу я обязан знанием большинства традиций и правил работы английского парламента. Он показал мне человеческое лицо этого незыблемого оплота британской власти.

При первой же встрече Тэм мне рассказал историю своего предка, генерала Томаса Далиелла, служившего в армии царя Алексея Михайловича Романова.

– Во время афганских событий восьмидесятого года, когда я выступил с резкой критикой западной позиции, про меня в парламенте так и говорили. Ну что, мол, от Диола ожидать, ведь еще его предки преданно служили русским, – лукаво произнес он.

Тэм тогда обратился ко мне с просьбой по возможности отыскать в Москве сведения о его прародителе. В отпуске я специально отправился в Государственный архив СССР, где обнаружил следующие сведения.