Детей Брайену с Барбарой Бог не послал. Жили они всегда в окружении кошек в скромном домике, правда, в престижном лондонском районе Уимблдон, известном благодаря знаменитому теннисному турниру. В доме было полно книг. Они не только стояли на стеллажах, но и лежали стопками на всех столиках.

В то же время в доме никогда не было телевизора. Брайен говорил, что информацию он получает из сообщений радио. Ему достаточно узнать только факты, а дальше мозговой компьютер опытнейшего журналиста достраивает всю картину события.

В буфете теснилась масса разнокалиберных бокалов. По мнению хозяина, так, во-первых, было экономнее. Во-вторых, преимущество состояло в том, что каждый гость пил из своего индивидуального сосуда и не мог взять по ошибке бокал другого человека.

На стенах висело целое море фотографий. Вот Брайен стоит в обнимку с выдающимся госсекретарем США Генри Киссинджером. Вот он получает какую-то награду из рук американского президента, ведет оживленные беседы с высшими политическими руководителями других стран. Короче, чуть не вся история второй половины двадцатого века.

Когда я впервые увидел Брайена Бойдена, ему было пятьдесят с небольшим. Крупный приятный мужчина, лысоватый, с бородкой и в очках. Почему-то он все время напоминал мне Солженицына, хотя если приглядеться, то сходство было весьма отдаленным. Носил Брайен в ту пору свободно сидящие серые костюмы-тройки с обязательными карманными часами на элегантной золотой цепочке, погруженными в жилетный карман.

Все эти детали в совокупности с тем, о чем мы с Брайеном беседовали, настолько повлияли на формирование моей натуры, отношение к англичанам, политике и к жизни в целом, что без них я однозначно был бы абсолютно другим человеком. Временами я ловлю себя на том, что поведением, жестами, интонациями повторяю своего настоящего, генетического отца, и так же часто замечаю, что одеваюсь, курю трубку, пью вино, вообще веду себя и даже рассуждаю, как Брайен.

Как-то раз зимой он пришел ко мне в гости в потрепанной куртке-парке, осторожно стянул это старье с плеч и с гордостью произнес:

– Подарок израильских солдат, когда я ночевал с ними в пустыне Негев. Если бы не эта парка, то я точно замерз бы насмерть.

Так я впервые узнал, что в пустыне, оказывается, можно умереть от холода. Эта парадоксальная мысль постоянно бередила воображение. Спустя четверть века я все же выбрался посмотреть на эту самую пустыню Негев, а еще через четыре года отважился переночевать в палатке в соседней иорданской пустыне Вади Рам. Там действительно было холодно, даже под верблюжьим одеялом!

Познакомились мы с Брайеном через пару месяцев после моего приезда в Лондон, осенью 1980 года, и с тех пор не расставались почти пять лет. Знакомство состоялось, можно сказать, в лучших английских традициях. Видный в то время банкир, бывший дипломат Квентин Дэвис пригласил меня на ланч в один из самых престижных клубов Пэлл Мэл – Junior Carlton. Откушав в ресторане, мы, как водится, переместились на кофе с портвейном и сигарой в библиотеку клуба, где, утопая в потертых кожаных креслах, изучали газеты несколько солидных джентльменов.

Квентин по-дружески поздоровался с одним из них и представил нас друг другу. При этом он выразил убеждение в том, что мы обязательно должны познакомиться, ибо нам есть о чем говорить.

– Брайен, вне всякого сомнения, один из самых лучших английских журналистов-международников, заместитель главного редактора «Экономиста», – охарактеризовал Квентин моего нового знакомца.

Последовал обмен визитками и обещание Бойдена связаться где-нибудь через недельку.

Я возвращался домой в взволнованных чувствах. Не каждому начинающему разведчику удастся уже через пару месяцев после начала первой командировки попасть в один из самых крутых английских клубов, да еще познакомиться там со светилом британской журналистики.

Едва дождавшись конца недели, я не вытерпел и сам набрал телефон многообещающего контакта. Брайен откликнулся с готовностью. Он сам как раз собирался мне звонить.

Мол, почему бы нам не встретиться за ланчем через пару дней в ресторане таком-то? Не возражаю ли я, если он возьмет с собой начинающую журналистку, специализирующуюся у него в отделе на России и даже немного говорящую по-русски?

И вот мы встретились – я, Брайен и Эдвина Мортон, молодая женщина с пшеничными волосами родом из Йоркшира, о чем свидетельствовал ее акцент, не перебиваемый никаким образованием. С ней тоже связано множество дружеских воспоминаний. Забегая вперед, скажу, что из подающего большие надежды новичка, какой Эдвина была в 1980 году, она выросла в очень крупного журналиста и после ухода Брайена Бойдена на пенсию сменила его на посту редактора международного отдела «Экономиста».

Для начала мне пришлось выдержать компетентный перекрестный допрос по СССР, из которого стало понятно, что мои собеседники – великолепные специалисты по нашей стране. Но взамен и я получил немалую порцию информации, интересной не только в журналистском плане, но даже и с точки зрения политической разведки.

И пошла писать губерния. С Брайеном мы очень быстро подружились и стали встречаться регулярно, вдвоем на ланчах или в его офисе на Сент-Джеймс-Сквер, иногда семьями в симпатичных ресторанчиках либо наносили друг другу домашние визиты.

С одним из таких визитов на званый ужин в дом Бойденов связаны воспоминания, от которых меня до сих пор бросает в дрожь. В тот вечер туда званы были один из лидеров Социал-демократической партии Великобритании, высокопоставленный сотрудник Госдепа США и видный индийский журналист. Дело было в 1981 году, когда мировым ньюсмейкером стала польская «Солидарность» во главе с Лехом Валенсой, возглавлявшая борьбу с коммунистическим режимом в Польше. При обсуждении этой темы за столом дернул меня черт уничижительно отозваться о неблагодарных поляках, о которых, дескать, с подозрением отзывались еще Достоевский и Энгельс.

После гробовой паузы вдруг неожиданно взорвалась Барбара Бойден, швейцарка по происхождению. Она ледяным тоном заметила, что русским всегда был присущ великодержавный шовинизм в отношении не столь крупных наций.

– В своем доме я привыкла принимать людей, не страдающих комплексом национального превосходства!

Ужин, а вместе с ним и многообещающие знакомства едва удалось спасти. Вернувшись домой, я первым делом вспомнил, как на семинарах в Москве Ким Филби внушал нам, начинающим оперативным работникам, что никогда не следует допускать в присутствии англичан критических высказываний в адрес той или иной нации, даже самой малой.

Чаще всего мы с Брайеном шушукались вдвоем на встречах в незатейливых ресторанчиках или у него в офисе. По форме общения это был не чинный обмен информацией, а скорее горячий, порой даже ожесточенный спор идеологических антиподов, проамериканскою империалиста и адепта светлого коммунистического будущего.

Надо сказать, что Бойден в западных политических кругах давно приобрел репутацию ястреба. Еще в начале шестидесятых, работая корреспондентом «Экономиста» в США, он получил прозвище Бомба Брайен за призывы окончательно разбомбить Вьетнам. Кстати, по этой причине ему в конце шестидесятых отказали в советской визе. Это сильно огорчило и напугало Брайена.