СМИ или что-то еще; и, по-моему, плыть против течения – ничуть не менее оправданный выбор, а течение нынче предписывает все ускорять.

В смысле, разве не к этому мы стремимся через СМИ? К жутчайшей максимизации времени и эффективной передаче «информации». Отчасти это обусловлено экономикой («время – деньги»), а отчасти делается просто потому, что уже превратилось в неоспоримое правило.

Если бы можно было перенестись во времени и показать обычный современный рекламный ролик людям 20 или 30 лет назад, они бы просто его не поняли. Реклама зависит от скорости зрительского восприятия и опирается на ряд актуальных культурных отсылок. Наши родители попросту не были так быстры, на них не давили так, как на нас, СМИ и темп повседневной жизни, и голова их не перегружена аллюзиями и отсылками.

В то же время акселерация – это захватывающе и интересно, я, например, временами ею наслаждаюсь. Но также она заставляет задуматься, что будет, если пойти ей наперекор. Это может оказаться столь же оправданно и принести не меньше удовольствия.

Так что, среди прочего, я хотел бы попробовать поработать на другом конце этого спектра: посмотреть, что будет, если все замедлить.

Я был удивлен во время работы над музыкой для «Cathedral Oceans»; я использовал там эхо, которое длилось 30 секунд, так что ритм получился с паузами по 30 секунд между битами.

Было очень интересно интуитивно замедляться настолько, чтобы работать с этим материалом. Выбора не было, приходилось синхронизироваться с треком, чтобы суметь над ним работать. В итоге ты приходил в чрезвычайно интересное состояние: заряженное, но спокойное и умиротворенное. Своего рода транс.

М. Ф. Особенно, как мне кажется, на совместных работах с Харольдом Баддом, где вы находитесь в определенном щемящем моменте, – там вы замедляетесь настолько сильно, что любое отклонение создает колоссальный эффект.

Дж.Ф. Я бы сказал, Харольд был одним из первых, кто это уловил. Одним из первых достаточно смелых для того, чтобы оставлять в музыке свободное пространство и бесцельно не заполнять пробелы. Не украшать. Для этого требуется много тихой отваги.

Если так сделать, может возникнуть альтернативная среда – такая, которая базируется на событиях намного более редких. А это, само собой, влияет на их значимость. Они как бы манят вас и вызывают улыбку, вместо того чтобы методом стандартной поп-музыки тянуть вас за грудки и атаковать.

М. Ф. Здесь прослеживается некая параллель с фильмами Тарковского. Одни говорят: «Ой, как медленно, это невыносимо», – а другие погружаются в медленное течение фильма, и любое событие на экране воспринимается даже чересчур остро.

Дж. Ф. Точно, вы можете сконцентрироваться на любом событии очень основательно, если получите доступ к такому модусу восприятия. События приобретают торжественный статус, их ожидают и ценят, ими дорожат, а их начало и конец можно прочувствовать в полной мере. Отсутствие сутолоки позволяет открыть доступ в такое утонченное условное пространство.

Это можно считать противоположным концом спектра относительно коммерческого телевидения, кино и рок-н-ролла. Я думаю, оба этих конца могут быть одинаково интересны.

М. Ф. Мне кажется, вы всегда накладывали статичность и покой живописи, фотографии или отдельных типов кино на лихорадочное возбуждение рока. Некоторые сны, наиболее нам привычные, обычно гиперактивны, суматошны и т. д., но вы как будто работаете со сновидениями другого плана: в них суета на время замирает и можно укрыться от повседневной кутерьмы. Меня заинтересовал оттенок тоски или некоего отчаянного стремления – эти слова, похоже, нередко у вас встречаются…

Дж. Ф. Ну, сны – это очень важная составляющая. Я понял, что во сне важен не только собственно образ, но также и эмоциональный тон происходящего. Можно видеть во сне облако, но образ этот может сопровождаться чувством восторга или чувством ужаса – и именно это обрамление будет определять его значение.

Использование этих образов и тонов – общая черта для всех нас, не так ли? Они состоят из клочков уникальных для каждого личных переживаний, отсылок и воспоминаний – например, чего вы, может быть, страстно желали, когда были ребенком.

Когда родители уходят куда-то даже на час, это время как будто тянется вечность, ты действительно по ним сильно тоскуешь – и абстрактный эмоциональный тон этого переживания остается с тобой на протяжении жизни. Прилаживается к разным ситуациям. Эта тоска, как и все другие части эмоционального спектра, пополняет репертуар тонов, доступный нам для дальнейшего применения. Некоторые мгновения длятся вечность.

М. Ф. Но в этом есть что-то почти позитивное, какое-то даже наслаждение тоской и отчаянным стремлением.

Дж. Ф. Безусловно: тот момент, когда ваш внутренний наблюдатель признает свою эмоциональную вовлеченность. Вы одновременно чувствуете себя очень цельным, но в то же время вас словно тихонько утягивают от собственного «я». Ненавязчиво отсоединяют.

М. Ф. Можно ли сказать, что «безэмоциональность» вашей музыки связана скорее с состоянием покоя?

Дж. Ф. Да, это довольно сложная структура, сплав. Есть состояния, когда ты чувствуешь, как течет время и все меняется, осознаешь, что мир меняется, разрушается, перестраивается. А может, при этом и с тобой происходит ровно то же самое.

Но бывают моменты, когда ты просто стоишь и наблюдаешь со стороны из точки, где ты все осознаешь и один миг вокруг тебя будто тянется бесконечно. Это чем-то сродни стоянию в тихом месте и наблюдению за потоками людей, пытаясь найти закономерности в их движении – и даже в своей собственной жизни. Этот опыт может оказать колоссальный эффект.

Неподвижность и способность сохранять тихое достоинство перед лицом непреодолимых обстоятельств может производить очень мощное впечатление.

Порой истории, рассказанные без эмоций и драмы, впечатляют и трогают куда сильнее. Так пишет Исигуро. «Остаток дня» или «Не отпускай меня» – хорошие примеры такого стиля письма, где важнейшие вещи остаются невысказанными. Тем же проникнут «Леопард» Джузеппе Лампедузы – он строится на вариации подобного стиля письма.

Все это также перекликается со схемой, к которой каждый по-своему прибегали Чарли Чаплин, Бастер Китон и Кэри Грант: архетипический персонаж пытается сохранить достоинство перед лицом мирового хаоса и в то же время не теряет надежды встретить любовь.

Что до Балларда и Берроуза, то у них мы видим какую-то облагороженную, среднеклассовую интерпретацию похожей позиции: отстраненное наблюдение за суматохой во всевозможных ее проявлениях.

ЕЩЕ ОДИН СЕРЫЙ МИР: DARKSTAR, ДЖЕЙМС БЛЕЙК, КАНЬЕ УЭСТ, ДРЕЙК И «ХОНТОЛОГИЯ ВЕЧЕРИНКИ»

«По саунду это очень ровно звучащий синти-поп, органический и зернистый. Такой эффект мы называем „swell“ – когда минимализм первых нот постепенно разрастается до сложной гармонии синтезаторов, прежде чем мелодия продолжится. Мне показалось неправильным снова воспроизводить тот же флуоресцентный звук лейбла Hyperdub, что и пару лет назад. Конечно, я люблю те песни, но они писались давно, будто бы в прошлой жизни». Увидев этот комментарий Джеймса Янга из Darkstar в интервью Дэну Хэнкоксу, я почувствовал, что справедливость восторжествовала. Когда я впервые услышал альбом 2010 года «North» («Север»), о котором говорит Янг, то мне на ум пришла фраза «Еще один серый мир». Пейзаж альбома «North» виделся мне зеленым, в духе Макса Эрнста, лесом с пластинки Ино «Another Green World» («Еще один зеленый мир»), который осыпался пеплом.

…а впереди нас – зима

Мир человека в депрессии – черно-белый (достаточно вспомнить хотя бы обложки альбомов Joy Division «Unknown Pleasures» и «Closer»), но «North» не достиг (еще) той точки, где мир был бы полностью засыпан снегом. Север – это направление, в котором движется альбом, а не уже достигнутый пункт назначения. Пейзаж здесь скорее бесцветный, нежели черный, а в настроении сквозит нерешительность: цвет серый, как нечто неопределенное, неразрешенное, ни то ни се. Этот альбом определяет его негативная способность к постоянному сомнению, его тревога и неудовлетворенность чем-то,