– Погоди, – Гордеев делает рывок ко мне, и я бросаюсь в кухню через коридор. – Я все объясню!

То, что он не отрицает, не говорит, что я сумасшедшая дура, в буквальном смысле выбивает почву из-под ног. Я падаю на пол уже в кухне, тянусь за своими вещами.

– Лера!

Он не трогает меня, просто стоит в дверях, наверное, все же мое убийство не входит в его планы.

– Это ты тот самый сталкер! Ты сводил меня с ума! Господи…

Я не могу попасть ногой в штанину, потому что руки трясутся.

– Господи!.. – истеричный смешок срывается с моих губ. – Господи…

Натягиваю на голое тело водолазку и вскакиваю на ноги. Нужно скорее бежать отсюда, но путь мне преграждает Гордеев.

– Лера, – его глаза впервые полны отчаяния, но меня уже этим не обманешь. – Все не так…

– Уйди с дороги, Игорь, – сквозь зубы цежу я. – Если не собираешься забирать мою жизнь прямо сейчас, то лучше уйди!

Игорь нехотя отодвигается, и я протискиваюсь мимо него. Вылетаю в подъезд, шлепая босыми ногами по советскому желто-коричневому кафелю. Дверь за мной хлопает так, что с потолка сыпется штукатурка. Улица встречает меня холодом, забирающимся под свитер (куртку я оставила в квартире Гордеева). Потерянно оглядываюсь, пытаясь собрать в кучу ворох мыслей.

Фары коротко мигают два раза. Знакомая черная машина ждет меня в нескольких метрах от подъезда. Я медлю минуту, чувствую, как замерзают ноги, а потом иду к автомобилю. Плюхаюсь на теплое кожаное сидение и смотрю вперед, потому что не хочу встречаться взглядом с водителем.

– Я собрал твои вещи, – Макс тоже не глядит на меня. – Едем домой.

– Да, – шепчу я, и машина срывается с места.

Больше 10 лет назад

Макс практически не появлялся дома. Он умудрялся приходить ровно тогда, когда я засыпала. Причем независимо от того, в какое время суток я ложилась спать. Макс был словно призраком в нашем доме. А вместе с ним призраком стала и я. Все мои идеи по поводу того, что нужно бы найти ту девушку и расспросить о том, что именно она делала в злополучном доме, разбивались о мою апатию.

Тетя Марина вернулась через несколько дней после папы. Ей пришлось заехать к какой-то подруге и помочь с похоронами матери. Хотя, если честно, мне было все равно. Папа был занят либо работой, либо тетей Мариной, Макс, похоже, меня бросил, и я снова была абсолютно одна со своими мыслями и страхами. А еще с моей ломкой.

Я раньше не верила, что в отсутствие какого-то человека может ломать так же, как при отмене наркотиков. Когда у нас с Максом все это началось, мне было плохо, даже когда он просто уезжал на пару часов. Сейчас, когда я не видела его уже около трех недель, я просто умирала. Меня постоянно рвало. И нет, я не была беременна. Я покупала тест, и он оказался отрицательным. Меня тошнило от мыслей о Максе. Тошнило от воспоминаний, как он целует шею другой девушки, от того, что кожа горит огнем без его пальцев. А еще меня просто ужасно тошнило от себя. От того, что я не могла взять себя в руки и забыть его. От того, что порой по ночам я не сдерживалась и звонила ему, слушала гудки и хрипела в голосовое сообщение, как сильно я его люблю. От того, что украдкой ходила в его комнату и рыдала там на полу, прижимая к себе его футболки, вдыхая его аромат. Я сходила с ума и понимала это. Ничего нет хуже осознания собственного сумасшествия.

В какой-то момент я поняла, что так больше продолжаться не может. Моя боль превратилась в культ. Моя боль стала для меня божеством, которому раз за разом я платила кровавую жертву. Я платила ей собой. Когда я попросила у папы ключ от квартиры, он ничего мне не сказал. С одной стороны, я была этому благодарна. С другой же, я чувствовала себя преданной. В конце концов, это я его родная дочь, а не Макс. Почему же уезжаю я? Я не решилась сказать об этом родителю, в конце концов, я сама ему призналась в том, что стала причиной всего этого. Возможно, это был отцовский урок мне: за свои решения надо отвечать самой.

Квартира была пустой и неуютной. Но она явно была лучше нашего дома, потому что в ней не было ни единого напоминания о Максе. Именно тогда я стала читать. Именно тогда я стала осознавать, что попала на крючок зависимых отношений. Но, к сожалению, понять и справиться с этим – совершенно разные вещи. Именно тогда я решила искать в нем худшее. Мне казалось, что, если я буду убеждена в том, что Макс ужасный человек, все это пройдет, как дурной сон. Хотя я и так подозревала его в самом худшем. Разве может быть ужаснее?

Девушку, которая была в машине с Максом, оказалось не так-то просто найти. Да и как? Я не знала о ней ничего. Ни имени, ни места проживания, ни возраста, в общем, ничего. Знакомых, которые могли бы мне помочь в поиске, у меня тоже не было. Поэтому я денно и нощно листала местные группы социальных сетей в надежде на то, что смогу узнать загадочную блондинку на фотках. Но и с этим оказалось не все так просто. Оказалось, что я не так уж четко помню ее лицо. Почти в каждой девушке со светлыми волосами я видела именно ту, которая мне нужна. И ни одна из них не приближала меня к желаемому.

Новый год я встретила в своей пустоте и одиночестве. Он не позвонил, а ехать в папин дом я отказалась. Я выла, как больная волчица, свернувшись на полу в ванной, и мечтала хотя бы просто его увидеть.

Так прошел месяц, а за ним и второй. Свадьбу папы и тети Марины решили перенести на более позднее время. На какое конкретно, не обсуждалось. Отец лишь говорил: пока все не успокоится. Меня никто не вызвал на допросы, никто больше не спрашивал о том, что я видела в тот злополучный вечер, но также я знала, что для папы эта история не закончилась. И, скорее всего, он просто воевал, как лев, за мое спокойствие. За это я была благодарна. Не знаю, смогла бы я выдержать все эти наводящие и прямые вопросы и не рассказать правду.

…Восьмое марта все же пришлось праздновать в доме какого-то очередного папиного партнера. Макс не мог не пойти. Как и я. Это очень некрасиво выглядело бы в глазах общественности. Выезжать решено было из родительского дома. Папа сказал, что это для того, чтобы не гонять несколько машин, но я понимала, вся эта конспирация исключительно для того, чтобы общественность не догадалась, какая напряженная обстановка царит в нашем семействе.

Собиралась я в своей старой комнате. С собой в новую квартиру я взяла только самое необходимое, а все красивые вещи остались в доме, построенном из воспоминаний. Назло Максу я вырядилась в неприлично короткое и облегающее бежевое платье-футляр с открытыми плечами, которое трудно было отличить от моей кожи, сделала высокий прямой хвост на затылке, ярко нарисовала стрелки. Назло себе я не стала умываться и переодеваться, когда не узнала себя в зеркале. Казалось, только этот образ может позволить мне удержать лицо – не я внешне, не мои чувства, не я внутри. Я будто бы отгородилась от самой себя ярким макияжем и вызывающим платьем.

Зная, что он внизу, я около получаса не могла выйти из комнаты. Тошнота подкатывала к горлу каждый раз, когда я пыталась сделать шаг. «Я просто чертова наркоманка», – твердила себе я, надеясь, что самобичевание поможет взять себя в руки. Но разве это вообще когда-то кому-то помогало? Я вышла за дверь только тогда, когда мой желудок окончательно опустел и бояться позора больше не было смысла. Хотя… смотря что считать позором. Колени дрожали так сильно, что мне казалось, я могу упасть в любой момент. Туфли на высоком каблуке не прибавляли устойчивости, но заменить их было так же неприемлемо, как сдаться.