бы многое подкорректировать в естествознании энциклопедистов. Строившие соборы ремесленники изучали геологию, инженерное дело, геометрию, арифметику и минералогию, знакомясь с природой непосредственно. Капители их опорных столбов были декорированы изображениями листьев подорожника, плюща и дуба, аронника, лютика, папоротника, клевера, печёночницы, аквилегии, кресс-салата, петрушки, клубники, львиного зева и ракитника, тщательно изученных в природе и точно воспроизведенных. Альбом великого архитектора и инженера Виллара де Оннекура заполнен не только зарисовками колонн и сводов, но также изображениями животных и даже насекомых: там можно встретить омара, попугая, раковину улитки, муху, стрекозу, кузнечика, не говоря уже о медведе, льве, коте и лебеде. Даже скульптурные горгульи, посредством которых строители соборов эстетически обыгрывали водостоки, свидетельствуют о великолепных познаниях в области анатомии животных.

Многие занимавшиеся торговлей отцы учеников школы при соборе были в курсе поистине удивительного нового знания, отмечавшего по-настоящему исторический прогресс в самой фундаментальной из наук — математике. Принесенное в Европу из мусульманской Северной Африки не ученым, но итальянским торговцем, это знание было не что иное, как система арабских цифр. Леонардо Фибоначчи, уроженец Пизы, написал трактат под названием Liber Abaci («Книга абака»), популяризирующий новую систему и суммирующий арифметические знания арабских ученых. Арабские цифры (которые по факту происходили из Индии) быстро распространились в итальянском торговом сообществе. Главным преимуществом индо-арабской системы было открытие нуля, позволившее положением цифры указывать значение, а одной и той же цифре выступать в качестве единицы, десятка, сотни или тысячи. Эта система позволяла быстро и точно совершать расчеты, что выгодно отличало ее от громоздких римских цифр. Торговцы из Труа в XIII веке все еще предпочитали пользоваться счетными досками, но уже были знакомы с новой системой счета, сталкиваясь на ярмарках с итальянскими торговцами и менялами.

В соборных школах не изучали французскую грамматику и французскую литературу, не писали и сочинения на французском языке, — собственно, ученикам не преподавали никаких языков, кроме латыни, — даже греческого. Школьники не изучали ни истории, за исключением каких-то случайных эпизодов в рамках курса грамматики, ни точных наук, кроме самых начал естествознания, которые осваивали, изучая «авторов». Из музыки преподавалась лишь теория. И уж тем более отсутствовали предметы вроде обществознания, физкультуры или искусства.

Школьная латынь позволяла распространяться идеям и открывала общий доступ к культурным источникам, даже несмотря на то, что учащиеся не могли, вероятно, научиться читать по-латыни столь же искусно, как на родном французском, английском или немецком. Латынь была культурным катализатором, но точно так же и помехой для самовыражения и коммуникации.

В Труа не было университета, что неудивительно, поскольку в Северо-Западной Европе их было всего пять39 — в Париже, Орлеане, Анже, Оксфорде и Кембридже. Еще три находилось на юге Франции, одиннадцать в Италии и три в Испании. Самые первые из этих двадцати двух, Болонский и Парижский, были и самыми важными. Точные даты их основания затерялись в XII веке, но оба они стали истинными образцами для последующих, ибо в Греции и Риме университетов не было.

Видный ученик школы при соборе в Труа, желающий продолжить свое образование, мог отправиться в Париж, расположенный всего лишь в ста шестидесяти километрах. Если он решался на этот шаг, то присоединялся к двум-трем тысячам молодых людей Латинского квартала, каждое утро выбиравшимся из своих жилищ, чтобы в толпе соучеников, в одинаковых облачениях и с одинаково выбритой головой, поспешить по направлению к Соломенной улице (названной так, поскольку пол, на котором сидели студенты, был устлан соломой). В полдень студентам обычно был положен перерыв на обед, после которого во второй половине дня они снова встречались на очередной лекции или диспуте. С наступлением вечера они могли продолжать штудировать книги, или переписывать тексты при свече, или (раз уж все виды спорта, включая шахматы, были для них под запретом) приступить к азартным играм, выпивке и блуду. Несмотря на то что ученики поступали в университет в возрасте четырнадцати-пятнадцати лет, их частная жизнь почти никак не контролировалась. Университет даже не имел собственных зданий40, занятия же проводились прямо в домах учителей. Студенческие квартиры, комнаты, где шли занятия, и бордели тесно соседствовали друг с другом, и порой диспутирующие учителя с учениками занимали второй этаж, тогда как сводники и проститутки — первый.

Излюбленным развлечением университетских студентов была борьба — друг с другом, с местными городскими юношами и охраной провоста. И некоторые из устраивавшихся ими беспорядков даже вошли в историю, поскольку к 1250 году Парижский университет уже представлял собой учреждение внушительного авторитета. Демократическая аномалия в сердце феодальной монархии, он обладал заметным влиянием и престижем, а также исключительными привилегиями. И хотя свободы были дарованы ему королем Франции, университет был международным, и некоторые из его самых известных ученых происходили из Италии, Германии и Англии. Здесь обучался будущий папа Иннокентий III, а в 1250 году — Фома Аквинский.

Несмотря на то что Парижский университет славился своим факультетом теологии41, обучение, которое он предлагал большинству своих студентов, было куда более светским по сравнению со школами при соборах. Главным учителем и самым почитаемым здесь автором был Аристотель. После шести лет обучения студента ждал экзамен, и, выдержав его, он сам получал право преподавать. Со временем выпускник мог принять сан и стать церковным чиновником или ученым мужем в своем или другом университете. Он мог продолжить изучать медицину или юриспруденцию — две самые прибыльные и престижные профессии. Он также мог стать скриптором. Или поступить на службу к какому-нибудь принцу или барону. Молодого горожанина Труа особенно привлекала служба у графа Шампани. Он мог получить должность бейлифа, хранителя законности, предполагавшую блестящее вознаграждение, не говоря уже о возможности брать взятки. Образование приносит выгоду — и в XIII веке не меньшую, чем в любое другое время.

Глава XII

Книги и авторы

Sire cuens, j’ai viele

Devant vous en vostre ostel,

Si ne m’avez rien done

Ne mes gages aquite:

C’est vilanie![35]

Колин Мюзе

В XII веке находились и те, кто не следовал традиционными путями. Некоторые предпочитали вольное, но в то же время шаткое существование странствующего школяра, путешествуя от одной школы или патрона к другим, проводя дни в тавернах и кормясь за счет своей сообразительности. Некоторые из них, так называемые голиарды[36], одарили мировую литературу латинскими стихами нового толка — лирическими, откровенно языческими, сатирическими и фривольными.

Однако многие поэты, причастные к литературному возрождению Xll-Xlll веков, писали