Угроза встретиться с налоговой и пожарной действительно напугала медсестру. Она взяла Катю за руку и постаралась быть максимально убедительной:

— Дорогая, что же вы так убиваетесь? Может, ваш муж просто почувствовал себя лучше и отправился домой? Может, он вас там уже ждет?

— Интересно! — Катя вырвала руку: успокаиваться она не собиралась. — К вам в отделение пройти невозможно, охраны, как в Центральном банке, к собственному мужу не пускают. А больной, значит, может уйти, и никто его не остановит?

— Понимаете, охранник же тоже человек. Мог задремать или выйти куда-то — сами понимаете.

— Не понимаю и не хочу понимать! Еще, видите ли, карантин какой-то выдумали. Все для отвода глаз! Все для того, чтобы скрыть от общественности свои махинации!

— Да не волнуйтесь вы так. Может, ваш муж уже дожидается вас дома. Поезжайте домой, успокойтесь…

— Нечего меня успокаивать! Что, больной человек в пижаме по улицам разгуливает? У него же пневмония! У него только что температура была сорок и две!

— Почему в пижаме? — попыталась вклиниться в этот поток Варвара Францевна. — У него же была своя одежда. Кстати, заберите, пожалуйста, его вещи, раз уж вашего мужа все равно нет в больнице…

Она подхватила Катю под локоть и потащила обратно в мини-госпиталь. Катерина, выплеснувшая весь запас гнева, снова пригорюнилась и плелась рядом с медсестрой, опустив голову. В отделении Варвара Францевна для верности накапала нервной дамочке успокоительного. После лекарства Катя почувствовала себя совершенно опустошенной. Валек пропал, и она ничего не может для него сделать!

Катерина впала в состояние полного безразличия. Подействовало лекарство, сказался перенесенный стресс, не прошел без последствий и приступ гнева.

Она молча взяла из рук Варвары Францевны большую спортивную сумку, молча расписалась за нее в толстом журнале, молча спустилась на лифте, молча вышла за ворота больницы и махнула рукой, чтобы остановить проезжающую машину.

Здесь, правда, ей пришлось сказать, куда ехать.

Только оказавшись дома, Катя пришла в себя и смогла здраво взглянуть на вещи.

И еще, кстати, на спортивную сумку, полученную из рук Варвары Францевны.

Сумка была незнакомая. Большая, кожаная, на «молнии» — у Валека такой никогда не было.

Хотя это ничего не значило. Медсестра могла в суете сложить вещи профессора в чью-нибудь чужую сумку.

Катерина расстегнула «молнию», чтобы прикоснуться к вещам любимого мужа. Это всегда действовало на нее умиротворяюще.

Когда профессор отправлялся в очередную экспедицию и Кате становилось одиноко, она ложилась щекой на подушку, впитавшую запах мужа, вдыхала этот запах, и сразу становилось спокойнее на душе. Так и сейчас — хотелось прижаться щекой к чему-нибудь, что хранит тепло Валека…

Но все вещи в сумке тоже оказались незнакомыми.

Первой в Катины руки попала шелковая пижама лилового цвета. Пижама была блестящей и гладкой на ощупь, с непонятной монограммой, вышитой на нагрудном кармашке. В целлофановом прозрачном пакете лежали мягкие тапочки без задников, темно-синие в узкую полоску. Дальше показались два махровых полотенца — совершенно новые, прямо из магазина. Тапочки, кстати, тоже были новыми. В глубине сумки нашлись маленький транзисторный приемник, запасные батарейки к нему, разные мелочи, щетки-расчески и кожаный очешник. Больше в сумке ничего не было.

Катя аккуратно разложила вещи на кровати и задумалась. Да, она собирала мужа в больницу в нервах и спешке, но все-таки запомнила, что никакой пижамы она ему с собой не давала. Тем более такой дорогой, шелковой. Откровенно говоря, у профессора такой пижамы никогда и не водилось. У него вообще не было пижам, он их терпеть не мог и предпочитал спать в старых сатиновых трусах, а дома ходить не в тренировочном костюме, а в поношенных брезентовых брюках, выцветших под жарким солнцем Африки. Да и пижама была слишком большой и вдобавок совершенно не ношеной. Разумеется, откуда Кате было знать, что Слон смолоду не привык к шелковым пижамам и с удовольствием надел больничную, бумазейную и вылинявшую. И полотенец Катя с собой мужу не дала, за что получила, кстати, заслуженный нагоняй от Ирины.

— Катька, когда же ты повзрослеешь? — только вчера возмущалась подруга. — Почему ты не можешь запомнить элементарных вещей? Что тяжелобольному человеку нужно прежде всего? Мыло, щетка, расческа…

— Уж об этом я догадалась, — обиженно вставила Катя.

— Полотенце, смена белья и обязательно теплые шерстяные носки! — не дала себя перебить Ирина. — А еще очки, лекарства, часы, телефон…

Катя тогда пристыжено молчала. О носках и белье она как-то не подумала. Зато дала мужу с собой статуэтку африканского божка, отвечающего за скорейшее выздоровление, его любимую чашку с египетскими иероглифами, ручку, сделанную из иглы дикобраза, и маленький коврик из шерсти обезьяны. Катя подумала, что мужу будет приятно оказаться в незнакомом месте в окружении любимых вещей. Еще она положила книгу, которую муж читал перед тем, как окончательно поддаться болезни. Книга называлась «Погребальные ритуалы кочевых племен Юго-Западной Африки». Может, и не самое жизнерадостное чтение, но для больницы сойдет.

— Книгу она положила, а очки — забыла! — кипятилась Ирина. — Зачем человеку книга, если он ее не может читать?

Профессор Кряквин вдаль видел отлично, но с возрастом возникли проблемы с чтением.

— Ладно, допустим, он подождет, пока ты принесешь очки. Но такую книжку в больницу?.. — с сомнением протянула Ирина.

— Конечно, в больнице можно читать только детективы Ирины Снегиревой! — Катька решила взять реванш. — Как будто если человек заболел, у него сразу мозги отказывают.

Она тут же осеклась, потому что поняла, что Ирина обиделась. Между прочим, в прессе ее хвалили как раз за то, что романы написаны хоть и с юмором, но нет в них пустой бабьей глупости, а только тонкая ирония и деликатная насмешка. Ирина тогда Кате ничего не ответила, решила, наверное, что на таких, как Катька, не обижаются.

Сейчас Катя тяжко вздохнула, потому что ей стало стыдно. Захотелось хотя бы поговорить — вдруг Ирина что-нибудь придумает. Хотя что здесь думать, и так ясно, что старшая сестра выдала Кате вещи совсем другого человека. Скорее всего, того самого больного, который пропал не сегодня, а вчера. Говорила же нянька, что палата какая-то несчастливая: сначала один больной пропал, потом другой…

Неясно только, куда они все подевались. И где теперь искать Валека, если ни дома, ни в больнице его нет.

Не слишком отдавая себе отчет в собственных действиях, Катерина прошла на кухню и полезла в хлебницу. Она не любила покупать батоны в фабричной нарезке: машина на заводе, по ее мнению, нарезала батон слишком тонко, так что бутерброды получались какие-то некачественные — маленькие и не слишком калорийные. Самой, понятно, можно нарезать как хочется, то есть потолще, а если еще наискосок, то кусок получится гораздо больше. Здесь, правда, есть своя проблема: когда режешь потолще и наискосок, батон слишком быстро заканчивается. Вот и сейчас в хлебнице одиноко валялась последняя горбушка. Катя разрезала горбушку вдоль, засунула туда холодную котлету и маринованный огурчик — получился гамбургер не хуже чем в «Макдоналдсе».