Мы договорились встретиться с Джимми на поляне у восточной скалы. Мы тихо идем по траве, за ноги то и дело цепляются ветки и корешки. Ну почему все в мире не может быть гладким и плоским, как резиновый мат, твердым и надежным, как беспощадный деревянный пол спортивного зала?

Мы слышим его раньше, чем видим: где-то поблизости чья-то луженая глотка издает резкий громкий свист. Этот звук пугает даже Бет, а ведь у нее, в отличие от меня, перед глазами не маячат кровавые кошмары.

Но вот подходим ближе и теперь нам кажется, что это насвистывает маленький мальчик. Который пытается отогнать демонов и призраков от своей кроватки.

В конце концов, я узнаю в этом дрожащем посвисте мелодию «Feliz Navidad»[39].

Он машет нам с поляны, бежит навстречу армейской трусцой и протягивает руку. Мы спускаемся по извилистой тропинке на краю утеса; наши подошвы скользят.

Бет протягивает ему свою золотистую ручку, бросает на него чарующий взгляд – полная иллюзия хрупкой женственности.

Я вижу все ее уловки.

Бет знает свое дело.

– Слушайте, девчонки, я не хочу, чтобы у вас были неприятности.

Его веснушчатое лицо выглядит так, будто его терли проволочной мочалкой тщательнее обычного. Он говорит и расхаживает взад-вперед, почесывая шею, пока та не становится ярко-красной.

– Он был нашим сержантом, – объясняет он, – и он до сих пор мой сержант. Я обещал, что не подведу его.

– Конечно, обещал, – отвечаю я. – Никому из нас не нужны неприятности.

– Тут вот в чем дело: вмешалось наше командование. Армия проводит собственное расследование. И мы должны оказать им полное содействие.

Он смотрит на нас, и я понимаю, что он знает, что нам известно про роман их сержанта с нашей тренершей. Не иначе как Бет ему рассказала.

– Мы понимаем, – произносит Бет, хлопая ресницами и изображая искреннее сочувствие. – Это твой долг. У тебя просто нет другого выбора.

– Мы просто хотим сделать так, как было бы лучше для нашего сержанта, – благородно отвечает он. – И защитить вашего… сержанта.

Бет медленно кивает, как бы намекая, что у нее нет другого сержанта, кроме правды.

– Значит, ничего еще толком не ясно? – закидывает она удочку. А я поражаюсь тому, как искусно она притворяется беззащитной большеглазой малышкой. Кажется, ей даже каким-то образом удается стать меньше ростом. И обычной хрипотцы как не бывало: голосок звучит нежно, беспомощно.

– Следователь сказал, что в большинстве случаев причина смерти становится понятна только после вскрытия, – он говорит медленно, чтобы мы поняли. – И еще нужно изучить поведение человека за недели, дни и часы до смерти. Только так можно понять, что творилось у него в голове. И определить, было ли это самоубийство или убийство.

– Убийство? – вырывается у меня, и я чуть не прыскаю со смеху. Но тут же не выдерживаю и хихикаю.

Но Джимми не смеется.

Повисает долгое молчание, и я вижу, что они оба смотрят на меня.

– Вы о чем вообще? – спрашиваю я, пытаясь обернуть все в шутку.

– Молодой парень в расцвете лет, – объясняет Джимми, мрачно переглядываясь с Бет, которая лишь притворяется мрачной. Оба смотрят на меня с укором. – Он не оставил записки. Нужно рассмотреть все варианты.

– Но его жена… он…

Рядовой склоняет голову, вздыхает и пристально смотрит на меня.

– Короче говоря, полицейские пытаются выяснить, что происходило в его жизни накануне гибели. Они будут задавать вопросы, и мне придется на них отвечать.

Я смотрю на него, на Бет, притворяющуюся смущенной рядом с ним, а на деле едва скрывающую свой восторг. Кем эти двое себя возомнили – образцовым солдатом и милосердной самаритянкой?

– Скажи прямо. Ты собираешься им все рассказать про Колетт? – спрашиваю я.

– Я должен рассказать.

Я закипаю от ярости.

– Прости, – бросаю я после паузы. – Просто вспомнилась та ночь, когда я в последний раз тебя видела. На стоянке «Комфорт Инн», когда я пыталась вот ей причинное место прикрыть.

Он потрясенно смотрит на меня.

– Но вернемся к делу, – продолжаю я. – Значит, ты собираешься все рассказать следователю. Расскажешь о том, как вы напоили всех нас до беспамятства, даже четырнадцатилетних девочек? Ты, конечно, знал, что младшей в нашей команде только четырнадцать? А о Прайне тоже расскажешь?

Лицо рядового становится краснее полицейской мигалки.

Бет фыркает – раздраженно, но в то же время с уважением. «Моя школа», – небось думает она.

– Подруга оберегает свою тренершу, как сучка щенка, – Бет пожимает плечами. – Суть в том, солдатик, что мы все хотим защитить наших старших.

Джимми снова чешет шею, пока та не багровеет, потом кивает, сжимая побелевшие губы. Как будто он нас боится.

Убийство. Это слово ввинчивается мне в мозг и застревает там как заноза.

Мы идем к машине, и Бет накручивает на палец мою косичку.

– Грязную игру ты затеяла, – говорю, закатывая глаза.

– Он тебе не восьмиклассница, Хэнлон, – отвечает она. – С этого улья больше меда накачаешь, если в ушко нежно пожужжишь. А ты на него с бензопилой. Еще и «Комфорт Инн» припомнила.

– Училась у лучших дровосеков, – говорю я, поражаясь, насколько мой ответ звучит в духе Бет.

– Но наша цель не запугать его и заставить молчать, – напоминает она. – Мы же хотим выяснить, что случилось, – она смотрит на меня. – Так?

Разумеется, мы обе хотим совсем не этого.

– Наверняка тренерша и сама больше всего желает знать, что случилось с ее парнем, – Бет наклоняется ближе; как же ей все это нравится. – Уверена, она нам еще спасибо скажет. Меня удивляет, что ты не рвешься ей помочь.

– Не хочу, чтобы у кого-то из нас были неприятности, – отвечаю я. – Я забочусь о команде.

– Слова прирожденного капитана, – с улыбкой произносит Бет. – Всегда знала, что ты метишь на мое место.

– Ничего подобного, – я отворачиваюсь и продолжаю спускаться вниз. Уже совсем темно, я слышу позади ее шаги.

– Да знаю я, – говорит она, и я чувствую, что она улыбается.

Она неправа. Я никогда не хотела быть капитаном. Мне и в голову такое не приходило. Лейтенантом быть и то нелегко.

– Кроме того, – замечает она, поравнявшись со мной, – если задуматься, все это действительно странно. Мужчина в самом расцвете сил и вдруг – бам! – стреляет себе в висок?